А он начал день как обычно, как ни в чём ни бывало. Контрастный душ, дыхание, на выходе из душа он зацепился боковым зрением за подножную решётку.
«Гараж». Под решёткой валялся «гараж».
Ничего особенного в том, что он вспомнил, как она продавала героин какому-то таксисту. Она ему показывала много таких: он научился видеть в городской толпе эти нездешние взгляды накануне ломки. В глазах закипела память о сыне. Он сидел и смотрел на свои руки, ладонями вверх. Руки врача, которые всегда спасали. Солнце поднималось выше самых высоких крыш, стояло недвижно целую вечность и также равнодушно опускалось за линию горизонта.
Тени на ладонях сгустились и поглотили линии, бугры и складки. Ладони почернели, а он сидел и глядел на них.
Она, конечно же, появилась. Любящая, уверенная, голубоглазая – иголки зрачками. Он налил коньяк в бокалы и вывел её на балкон. Она любила сидеть на перилах, спиной к ночному городу, с такой химией в крови её ничто не пугало. Но у неё было звериное чутьё, которое столько лет помогало ей выживать в невероятных условиях на панели и находить покровителей.
Доверчиво взглянув в его глаза, она что-то поняла и чего-то испугалась, и он прочёл в доли секунды, что она нырнёт ему под правую руку в дверь, в спасительную глубину квартиры. Он не мог быть быстрее неё, героин обостряет все чувства в разы. Он слегка с запозданием, но классически, как в баскетболе – мяч, обеими ладонями синхронно оттолкнул её от себя за плечи. Высота – семь этажей.
«Гараж» – колпачок от шприца
Все сидели в полутёмной комнате, в питерской коммуналке, на годовщине диплома. Иногородние и ленинградцы. Среди множества комнат и лабиринта коридоров и дорогу к туалету приходилось искать, словно в проходных дворах, спрашивая запоздалых прохожих. И ели, кажется, «оливье», пили водку тогда, конечно. И впервые все почувствовали единство, чего не бывало и в годы учёбы (бесшабашного братства, сестринства, как хотелось бы. Но не было тогда этого. Не было.)
Впервые питерцы «снизошли», чада «главных» и «главных», или просто золотые медалисты. Им простили. Словно стены какие-то раздвинулись незримые, и захотелось сокрушить оставшиеся, реально выйти покурить на свободе. Полутёмный коридор напоминал штольню со штреками. Это был наш составленный лихо бронепоезд, и мы запутались в дверях, переходя из вагона в вагон. Братание с питерцами перешло в плодотворную стадию, когда волонтёры Лёха с Юриком невзначай взломали древнюю дверь на лестницу, как оказалось, аж в соседний подъезд. Дверь была благополучно забыта аборигенами в пыльном култуке, а нынешние фантомасы отворили портал и только что не перелапали девчонок местных. Лёха рвался шутить по-нездешнему и после разнообразных нелепостей провозгласил наконец-то тост: – Всё будет гудермес!, – как говорят про замес, привес и..политес.