Всё, что мог сделать Грицевич, это только попытаться отпрыгнуть в сторону, к огромному окну, выходящему в сад. Разрыв гранаты догнал его в этом прыжке, смял, растворил в грохоте, пламени, швырнул в небытие…
…Было холодно, сыро и неуютно. Неудобно лежала рука, вывернутая, потерявшаяся где-то под телом. Да и была ли она, эта рука? Пахло гарью, землёй, травой. Было темно. Что-то давило на него. Не то, чтобы тяжелое, но угловатое, ненужное. Он не хотел так лежать. Но он не мог столкнуть этого с себя. У него не было сил, да и желания не было что-то делать. Поэтому он просто закрыл глаза и вновь провалился в бездну, где ничто не мешало, где были покой и тишина.
Солнечный луч добрался до него. Этот рыжий проказник разыскал его глаз и светил в него что было сил, вырывая из того покоя, в котором он до сих пор находился. Он попытался пошевелиться и у него это почти получилось. Почти, потому, что он не чувствовал тела. А как можно пошевелить тем, чего нет? Тогда, устав от этого усилия, он открыл глаза. Сквозь низко склонившиеся над ним ветки сирени он увидел ослепительное солнце и поспешил снова сомкнуть веки. Подумал: «Я живой». Затем пришла немного смешная мысль: «Я – это кто?». А потом он вспомнил всё. Правда, прошло немало времени, пока это произошло. Уже и солнечный луч покинул его. Он рассмотрел голубое, бездонное небо, даже увидел белые-белые облака. Думая о них, он вспомнил, как любил смотреть на них, когда был совсем маленьким. С мамой они искали в облаках разные фигурки, лица… Вот тут-то он и вспомнил, что он – поручик Сергей Грицевич, офицер Добровольческой армии. А затем вспомнилось и всё остальное, что случилось с ним и его маленьким отрядом. А потом вернулся слух. Словно сквозь ватные затычки доносились голоса, мягко, почти ласково, бухнул выстрел. И всё это рядом, а в то же время и бесконечно далеко. Он чуть шевельнул головой. Получилось! Пальцами левой руки. Слушаются! Да и нет боли в теле. Вроде и не ранен, а так, контужен немного?! Слава Тебе, Господи! Вот только правая рука беспокоила. Вернее, её отсутствие. Не чувствовал он её! Совсем!
Медленно, очень медленно он повернулся и лёг на живот, стараясь, чтобы не шевельнулись ветви сирени. На них лежали большие обломки оконной рамы, придавившие укрывший его куст. Тело, пребывавшее до того в покое, от движения заныло, засаднило в сотне разных мест. Сергей этому даже обрадовался – значит, цел, и жить будет! Военный доктор из полевого лазарета Максим Иванович Бубенчиков всегда говорил, что не болит ничего только у покойников, а живому боль испытывать положено – хоть радости оное чувство и не приносит, зато позволяет пребывать в полной уверенности, что ты жив, хотя бы в данную минуту.