– Да примут тебя, Чисара, неродящие земли, как некогда приняла Зеркальная Матерь в свое лоно. Да отразится лик твой в тысяче глаз кормящей башни и будет запечатлен там, как запечатлен он в нашей памяти.
В носу защипало, и Миро потер его тыльной стороной запястья. Сморгнул. Сколько он помнил, прабабушка всегда была очень старой, сухой, как древняя деревянная лошадка, изрезанная глубокими трещинами. Но никогда не была она такой твердой и неподвижной, как сейчас. Будто то, что было прабабушкой, куда-то ушло, а вместо нее осталась вырезанная из дикой кости фигура.
Молча и тихо двинулись в город. Чтобы не глядеть в залитые слезами лица сестер, Миро обшаривал взглядом пустошь. Пустошь – пустая. Только прабабушкина лодка выделялась, как царапина на зеркале. Но люди ведь и раньше умирали…
– А где другие лодки?
Отец, шагавший впереди, обернулся, свел в одну линию лохматые брови. Разозлился, конечно, что Миро нарушил горестную тишину, но ответил:
– Уплыли.
Миро фыркнул. Еще раз глянул назад, на прабабушкину лодку. Та даже не качнулась. Еще бы, он с детства знал: чтобы лодка двинулась – «поплыла» – нужна вода. Много, очень много воды, например как в море-что-далеко. Но оно… Оно далеко, да.
– Ты куда это? Назад давай!
Миро и сам не заметил, как потянулся, точно по нитке, за собственным взглядом. Ступил на зеркальную жилу. И дальше бы шагнул, если б отец не окликнул.
– Там из земли что-то торчит, – упрямо отозвался Миро, не оборачиваясь.
Он не мог разобрать, что именно. То ли обломок древесины, то ли затвердевший от соли лоскут ткани.
– Идем, тебе говорят. Зеркальная Матерь не для того явила нам милость, чтоб ты тут по сторонам зевал. Или зверю в пасть решил угодить?
К зверю Миро не хотел. Он вернулся на очерченную жилами тропу, но на отца глянул косо и зло. Если бы якорную цепь Корабля-ковчега не растащили на звенья, отец наверняка посадил бы на нее Миро. Как раньше собак сажали, пока те не перевелись.
* * *
Откуда у стариков собирается столько вещей? Будто сами прожитые годы превращаются в потерявшие цвет тряпки, в старинные письма, баночки и пестрые пуговицы. И все это пахнет одинаково – пылью, ветхостью, забытостью.
Прабабушка сохранила очень много, мама всегда ворчала, что дом и так крохотный для их большой семьи, но ворчала тихо, только для отца. А отец соглашался, но ничего не делал. Пытался пару раз убедить прабабушку, но та ни в какую не позволяла забирать и даже трогать свои сокровища. Оттого Миро не спешил присоединиться к матери и сестрам, хищно рывшимся в холщовых мешках.