Рядом «мороженое» – ковыляет туда.
Развернул обертку, еще шатает усталость, отбросил назад ногу, с трудом держится.
Товарищ подошел:
– Дай куснуть, я же дал тебе курнуть!
«Куснул» и, начал было, с мороженым уходить…
– Отдай, отдай! – из последних сил за ним. – Отдай!…
– А он, это… Говорит… У меня, это… Седни, типа, бля, дочь родилася… Не могу я седни, никак.
Один хмуро молчит. Другой говорит быстро, дергает собеседника за рукав и полу расстегнутой куртки:
– В Орел приедешь, на пятом номере до Малаховки.
Квартал пройдешь, номер 21. Звать сестру Мотя Панова. Не будет дома – езжай на радиозавод, улица Мира, 4. Спросишь Катю Петровых, подружка моя.
А в Новосибирск приедешь… дай листок, нарисую.
Вот… улица Комарова, 45, вход хитрый, с этой, гляди, стороны. Брат работает до двух, приходи после обеда, застанешь. Парень он выше меня, волос жесткий. Ну теперь, вроде бы, есть тебе где остановиться… Давай знакомиться: Мишка.
– Сенька.
– Ну вот, Сенька, – Мишка хмыкнул носом. – Теперь с тобой мы друзья… Ставь пузырь.
На два кофе столик кафе.
Молоды и прелестны.
Не умолкают губы и глаза.
Свои партии окольцованных пальцев
и розовых ладошек.
Руки танцуют
и успевают
дирижировать словами – изысканный сурдоперевод
намеков, насмешек,
интонаций…
Вопросов без ответа,
ответов без вопроса…
Маленькое дуэттино на два голоса и четыре руки.
– Я в общаге жил, стучит парень: «можно переночевать?» – «давай». Он сходил, принес. Отец ему в Калуге оставил наследство. Парень оказался хороший, но алкоголик. Год пили. Я с работы ушел.
Он мне как родной стал. Деньгами сорил!… Страх божий. Тыщ тридцать за год пропили. Бабу нашли прописать его. Дал он ей пять тыщ. А по пьяни еще пять сперла. Деньги кончились – тут контейнер пришел с наследством. Оченно умная библиотека, фарфор, хрусталь, ковры. Посуда серебряная. И даже золотая. Погудели мы еще. Девки на бабки – как мухи на дерьмо. Он мне их стал отдавать – по его карманам шарили. Потом вдруг пропал, месяц его нет. Оказалось, в больнице был, инфаркт с ним приключился. Неделю не пьем, другую. Купи, говорит, коньячку. Выпил рюмку – вроде ничего. Раздавили мы этот коньяк, начал он пить снова. А валюты уже совсем не оставалось. Ну, у меня к нему интерес и пропал. Куда он делся – не знаю. Может, помер.
Черно-белое кино «Високосный год».