– Разве можно полюбить кого-то ещё?
– Если мы можем испытывать злость или отвращение ко многим людям, то почему мы не можем чувствовать любовь? Почему именно это чувство ограничивается кем-то одним? Разве мы управляем этим? – я неуверенно помотала головой.– Мы не можем контролировать эмоции и чувства, ограничивать себя было бы неправильно. А ограничивать другого в его чувствах, запрещая испытывать любовь к другим – эгоистично. Это моральное насилие. Я не имею права так поступать с тобой. Никто не имеет.
– И ты любишь кого-то ещё? – моя глупая ревность внутри боролась с его словами. С одной стороны правильными, с другой стороны такими непривычными. В воспоминаниях сразу проскользнули мысли о счастливых семьях, о горьких изменах и разводах. Но спустя пару секунд я тут же смогла подстроиться под его мысли. Не будь запретов на чувства, не будь этого насилия, собственничества и эгоизма, не было бы измен и слёз.
– Я много кого-то люблю, но это не значит, что я обесцениваю тебя. Ты дорога мне по-своему, как дороги и другие.
***
Каждый раз, подходя к дому, я видела глаза, следящие за моим приближением через тонкое оконное стекло. Я знала, что она делает – смотрит на часы, думает, что сказать мне, как напугать, чтобы я больше не уходила, не бросала её. Не заставляла беспокоиться. Я стучала в дверь, когда фонари уже были выключены, она открывала мне, принюхивалась к волосам и одежде, но, не чувствуя запаха алкоголя, ещё больше приходила в смятение.
– Я просила, Малена, – грубым тоном говорила бабушка.– Не вынуждай меня отбирать у тебя ключи.
– Разве ты имеешь на это право? – я дерзила, потому что не видела выхода. Она не оставляла его. Перекрывала кислород, не давала дышать.
– Пока ты живёшь в моём доме, я имею право на всё.
Я помню, что, не оборачиваясь, я быстро шла в свою комнату. Помню, как меня пугали её громкие шаги за моей спиной. Половицы скрипели. И я не успела закрыть дверь, как она поставила старые, морщинистые руки в дверной проём. Я любила её. Всегда любила. Но в ту ночь единственное, что я чувствовала, была жгучая ненависть. Я смотрела в её сердитые глаза, на деле же они не были сердитыми, брови не были нахмуренными, на самом деле её выражение лица кричало лишь о том, как сильно она переживает за меня.
– Где ты была? – ещё я помню, что на её тонких губах была не стёртая перед сном тёмная сиреневая помада. Цвет переспелой сливы.