Алексей Иванович! Давно ли он им стал? Еще весной он был для всех всего лишь Лёшкой, Лёхой, вечным лаборантом, мальчиком не побегушках, палочкой-выручалочкой для своих коллег. Преподаватели постарше, правда, называли его Алексеем. И только в этой Богом забытой глуши взрослые мужики впервые обратились к нему по имени-отчеству. Только там его впервые стали воспринимать как серьезного и самостоятельного человека, способного на мужские поступки. А он опять взял и сбежал. Опять струсил. Смалодушничал. Как когда-то…
В принципе, Алексею везло в жизни. Его девизом была вычитанная где-то и полюбившаяся фраза: «Мне кажется, что кто-то там, наверху, хорошо ко мне относится». Долгое время они здорово подходили друг другу – эта фраза и он. Школу закончил с красным дипломом, с легкостью поступил в мединститут, завел множество друзей, пополнил список контактов полезными и нужными номерами. Жизнь стоила того, чтобы говорить о ней: удалась. Трошин всегда мечтал стать известным, изобрести сверхмощное лекарство от рака и войти в историю как новатор, совершивший мега-прорыв в медицине. После окончания вуза он остался при кафедре, устроился в лабораторию, «химичил» что-то свое, делал наброски к диссертации. Будущее представлялось ему более чем ясно: вот к такому-то сроку закончит свой научный труд, вот к такому-то – защитится, к такому-то запатентует новый препарат. Потом женится, заведет детей. И будет жизнь, как у всех – насыщенная, наполненная смыслом.
Но в какой-то момент что-то пошло не так. Опыты, которые он ставил в лаборатории, не давали ожидаемых результатов. Алексей всё больше времени стал проводить над мензурками и пробирками, и всё меньше – над диссертацией. Потом разочаровался и вовсе ее забросил. Руководитель кафедры сказал тогда простую вещь: «Лёша, люди устают от всего. И от неудач в том числе. Отложи на время свои талмуды, не доводи себя до срыва. Ты еще молод, у тебя впереди много времени. Успеешь. Переключи пока свое внимание на что-нибудь другое».
И Трошин переключил. Ежедневные мелкие задачи, которые он теперь решал, давали ему и удовлетворение, и успокоение: теперь он видел одновременно и цели, и результаты, и был доволен собой и своей работой. Так прошло несколько месяцев. Потом несколько лет. Алексей стал для всех в лаборатории своим в доску. Он уже даже не замечал панибратского отношения, которое позволяли себе не только ровесники, но и более молодые сотрудники, поступившие в лабораторию многим позже него. Сказать, что на нем ездили – ничего не сказать. Помимо творческой работы, связанной с опытами и изобретением новых препаратов, на Лёху все чаще стали сваливать и обычную рутинную работу: сделать опись реактивов, составить квартальный отчет, начертить график дежурств по лаборатории и прочее, прочее. Вопросов о диссертации ему уже никто не задавал, да и сам Трошин давно махнул на нее рукой. Повседневность – скучная и однообразная – поглотила его целиком, и чаще других внутри обидно свербела одна и та же мысль: кто-то там, наверху, совершенно о нем забыл.