О, как они смотрят на меня! Недоуменно, с застывшим изумлением.
– Я не прикоснулся к ужину, – язвительно повторил я и, поддавшись гневу, яростно смахнул со стола все, что смог сгрести.
Как в замедленной съемке, я видел предметы с полной ясностью – от богемского графина и каждой вилки до настольного портрета моей сестры: зависшие на мгновение в воздухе, они падают на пол, исполняя какофоничный концерт. – Вот пожалуйста! – проревел я, перекрикивая звон стекла. – Теперь вы довольны? Почему никто из вас больше не смеется?
– Виктор!
– Разве не смешно, что я больше не могу ходить? Бог знает, как долго еще я буду говорить и дышать, и вместо того чтобы рассказать, что мне передать Алиссе туда – конечно, если из-за случайности я не попаду в ад, – вы несете какую-то ерунду!
– Мы не хотели… – оправдывалась мама со слезами на глазах.
– Тогда что, черт возьми, вы хотели?! – прорычал я.
– Сынок, пожалуйста… – умолял отец, пытаясь обнять меня.
– Убери от меня свои чертовы руки!! Не трогай меня!! – в истерике заорал я.
Пытаясь оттолкнуть его, я потерял равновесие и упал со стула на пол. Несс лихорадочно поднимала разбросанные ножи, вилки и разбитые тарелки. Я не полностью понимал, о чем они говорили; их голоса слились в сплошной гул: он нарастал, становился все громче и громче. Но это был уже плавный ритм, который вернул мне чувство спокойствия. Наконец повисла тишина – мне удалось заставить их замолчать.
Я заслужил, чтобы в гробовом молчании меня доставили, как раненого после сражения, на Монтпилиер-террас и вернули из онейроидного состояния7 обратно в реальность: чтение глупых статей в интернете, сидя в инвалидной коляске. Все, что я делал, – глазел на них, затем, прикидываясь, что прочитал, нажимал на следующую.
– Хочешь поговорить о том, что случилось? – спросила Несс.
– Нет.
– Ты хочешь хотя бы чего-нибудь? – вздохнула она, посмотрев на меня измученными глазами.
– Да, с удовольствием пошел бы погулять, – съязвил я.
– Хорошо, еще не темно, мы можем пройтись, – она не уловила иронии в моем голосе.
– C моими проклятыми ногами? – огрызнулся я.
– Мне тоже нелегко, – сказала она с холодным спокойствием, без обиды или боли. Это было предупреждение: крик отчаявшегося и уставшего человека, сигнал o последней капле, переполнившей чашу ее терпения, но я не обратил внимания, возможно, вполне осознанно.