– Здесь, – сказала она. – Останови здесь.
Я подчинился. Мама вышла из машины. В сумерках, по пояс в цветах да со спины я ее точно не узнавал. Кто эта женщина? Кожа на ее руках сверкает под заходящим солнцем, короткие волосы едва заметно, но шевелятся под ветром. Кто она? Мне было неважно. Я следовал за ней.
Цветы щекотали мои ладони. Я чувствовал их легкий запах. Никогда раньше не чувствовал, а вот сейчас… И солнце это. Светит из-за облаков настолько тонких, что они больше похожи на дым. Скользкий дым. Белая полоса света, придавленная тьмой неба.
– Ты видишь ее? – спросила мама. – Видишь богиню?
– Я вижу цветы.
– Она – цветы. Она – ветер. Воздух, что ты вдыхаешь. Я – богиня. Она вокруг, она внутри. – Мама легла на землю, идеально ровно примяв цветы. – А теперь моя просьба. Оставь меня здесь. Оставь одну. Навсегда.
– Ну уж нет.
– Просто еще одно мертвое тело в земле Богини. Это правильно.
– Нет-нет, мы сейчас же уедем отсюда.
– Дурачок, ты так ничего и не понял. Ты пообещал мне. Пообещал.
– Плевать, нет. Это неправильно, неестественно.
– Вот уж нет. Это – самое естественное из всего, что ты встречал. И ты пообещал мне. Скажешь, что соврал своей матери? Соврал мне?
– Я… Нет.
– Вот и хорошо. Оставь меня.
Я взглянул на полосу света на небе. Может, она в чем-то и была права. Что может быть естественнее?
– Я никогда не говорил тебе…
– Я знаю. Ты меня любишь.
– Люблю.
И я ушел. Сел в машину, провернул ключ, развернул руль. Машина покладисто подчинилась. Она везла меня домой, туда, куда я ей приказывал. Приказывал педалями и рулем. Я был ее хозяином. Она была моей. Ей было больно, когда я с яростью ударил ее. Бедная разразилась протяжным гудком, но все же не возмутилась, когда я резко развернулся и поехал обратно на поле тысячелистников.
Я искал маму. Долго искал. Та полоса света давно исчезла, прежде чем я обнаружил себя посреди поля тысячелистников. Наверное, глупое зрелище. Мужчина в брюках и мокрой от пота рубашке стоит посреди дикой природы и оглядывается, пытаясь понять, где он. Я не видел своей машины. Не видел дороги. И не видел матери.
Я развел руки и закричал, что было сил. Закрыл глаза и просто орал, как гребанный сумасшедший. Без перерыва. Кричал, пока горло не село. Пока я не превратился в обмякшего, плачущего, грязного щенка посреди цветов, жалеющего себя и всю свою жизнь. Бесполезный кусок плоти, в котором по какой-то причине еще течет кровь.