Бабушка Арина не любила меня. Ни разу не погладила по головке, слова ласкового не сказала. Смотрела на меня как-то сбоку, косо, как прицеливаясь. Если мы прибегали всем гуртом к ней, то угощала она всех с любовью, только не меня. Она совала пирожок кому-нибудь из братишек и говорила, кивнув на меня: «Дай и ему тоже».
Мама переживала, но ничего поделать не могла.
– Не заставляй меня. Не люб он мне. Весь в этого непутевого, где тольки ты его выискала!
– Дите-то при чем? В чем оно виноватое? – не скрывая слез, упрекала мама бабушку.
Но та стояла на своем, постоянно находя во мне какие-то недостатки, которых не избежал ее нелюбимый зять, мой отец.
– Такей же будет, – махала она рукой. – Яблоко от яблони… Рыжий, и глаза как у порося.
– С чего ты взяла, что как у порося? Совсем не такой он. И глазки голубые, и реснички пушистые…
– Белые, как у телка!
– Ну вот! Уже как у телка! Он же твой внук, а ты…
– Усе мае внуки добрые, тольки не гэтот… Варелка гэтот, чи как? И имечко же придумали! Мало ему свово горя, так ще имечком, прости Господи, наказали. Варелка! Тьфу!
Я перестал бегать к бабушке Арине и стал присматриваться к другой моей бабушке – Клаве. Отцовой маме. Та меня никак не воспринимала. Не говорила плохо обо мне, но и не ласкала. Был я для нее как печь или стол: стоит, ну и пускай стоит, значит, так надо.
Но не все так меня не любили, как бабушка Арина. Любила, жалеючи, мама. И еще тетя Настя. Сестра отца.
– Как живешь, мое солнышко? – спрашивала она меня при встрече, крепко обнимала и целовала. Я смущался, терялся, не знал, что говорить. – Мы с тобой как два солнышка. Я побольше, ты поменьше, но ты ярче, красивее! – продолжала обнимать и целовать меня тетя.
Глядя на нас, мама готова была расплакаться. Она простила тете Насти старый упрек, когда та назвала маму плохой хозяйкой, неумехой, неспособной копить деньги. И отец повторял этот упрек.
– Не буду я брать деньги с соседей за кружку молока! – категорично заявила она тогда отцу, и у того хватило ума не говорить больше об этом.
– Копейка в доме не была бы лишней, – сказал он, как извиняясь. – Лидке к зиме бы катанки…
– Где им взять деньги за молоко, если нет на соль и керосин?!
Тетя Настя была тоже рыжая. На солнце ее голова светилась ярко-красной медью. Ее все любили, и никто никогда не дразнил рыжей, конопатой. Она всегда была веселой, звучно смеялась, сверкая белыми, как сахар, зубами.