– Мальчик мой, какой у тебя цвет лица! Ты нисколько не изменился за это время, просто невероятно, без парадного костюма выглядишь еще моложе; может, у тебя та же болезнь, что у Кортасара? Но проходи, присядь тут, рядышком, нам нужно о многом поговорить.
Мертон сел на стул рядом с креслом, Нурия накрыла его руку своей и ласково похлопала, сделав знак прислуге, чтобы та удалилась и закрыла двери.
– Значит, Серхи свозил тебя на Тибидабо.
Нурия Монклус неожиданно замолчала, не сводя с него взгляда, и каким-то странным образом Мертон почувствовал, что его допрашивают, а в следующее мгновение, осознавая, что ведет себя, как болван, невольно, словно отвечая урок, принялся перечислять достопримечательности, которые ему показал Серхи.
– Да, оттуда великолепный вид, я тебе говорила, – подтвердила агентша равнодушным тоном. – Но ты понял, зачем я тебя туда направила?
Мертон заколебался, опасаясь, что попадет впросак, однако все-таки озвучил, хотя и неуверенно, то, что поведал ему Серхи о детстве Нурии. Но агентша покачала головой.
– Отец действительно водил меня туда в детстве, – произнесла она. – Но это важно для меня, а для тебя – необязательно. Не можешь сообразить, почему я хотела, чтобы ты поднялся на Тибидабо? Вдруг тебе поможет тот факт, что мои авторы – те, кто любит меня, называют меня Большая Мама, а издатели, всегда меня ненавидевшие, говорят, что я – сущий дьявол. И, как ты сам понимаешь, последнее мне больше по душе.
К Мертону явилось озарение из давних времен: страница из иллюстрированной Библии для детей, на которую он глядел в детстве. Там был изображен Иисус на вершине горы и ужасный, весь скрюченный старик, державший его за плечо и указывавший на город далеко внизу.
– Тиби-дабо, – произнес он, внезапно опознав латинскую формулу, которая всегда была перед ним. – Все это дам тебе: царства и славу этого мира.
Нурия Монклус рассмеялась, радуясь, как ребенок, тому, что Мертон наконец разгадал загадку.
– Вот именно, однако не слишком возносись, столько я не смогу тебе дать. Знай, я очень высоко ценю работу, которую ты должен выполнить, и снимаю какие угодно шляпы перед твоим талантом. Ведь он, что ни говори, уникален. Писателей встретишь под каждым кустом, да и критиков с тайно лелеемым романом под мышкой – тоже. Но такой, как ты, судящий беспристрастно, никому не подставляющий зад, – другая песня. Хочешь верь, хочешь не верь, однако в нашем мирке честность суждения превратилась в самый редкий и драгоценный товар. – Нурия Монклус еще теснее прильнула к Мертону и понизила голос, словно собираясь доверить самое важное. – Видишь ли, я безумно люблю твоего соотечественника А. и всегда чувствовала себя перед ним в долгу. Я уже давно поняла, что все писатели хотят либо престижа, либо денег. Так вот, А. явился ко мне за престижем, а я до сей поры сумела обеспечить его только деньгами. Много лет он писал роман, который ты прочитаешь первым, даже раньше, чем я. А. сказал мне, что на сей раз получилось «яснее, чем когда-либо». Он считает, что его творчество «недопонимают». – Агентша сделала рукой неопределенный жест, выражающий недоверие, словно вынуждена была опуститься до того, чтобы обсуждать, существуют ли на свете привидения.