Любопытно, подумал Керн, как часто при мутациях глаза выдавали его. Куа, конечно. И Сэма Брюстера с его ужасным затуманенным взглядом, защищенным вторичной крышкой, которая откидывалась только в гневе. И Брюса Халлама, чья странность не была видна, а существовала только в удивительных хитросплетениях его мозга. Он смотрел на чужой мир глазами, которые отражали стоящие за ними тайны.
Брюс разбирался в технике – назовем это техникой из-за отсутствия более всеобъемлющего слова – со знанием, которое было за пределами обучения. Он мог творить чудеса с помощью любого набора приспособлений, которые могли придумать его пальцы. Казалось, он чисто инстинктивно чувствовал пути бесконечной силы и использовал их с простейшей легкостью, с простейшей механикой.
В углу комнаты стояла стальная кабина с круглой стальной дверью, на установку которой Брюсу потребовалась неделя. Над ней панель горела меняющимся светом, мерцая по всему спектру и время от времени останавливаясь на ярко-красном. Когда свет был красным, тогда мир, в который открывалась стальная дверь, был миром, подходящим для того, чтобы войти в маленькую семью мутаций. Красный свет означал, что он мог поддерживать человеческую жизнь, что он примерно соответствовал миру, который они уже знали, и что что-то в его существенной структуре дублировало структуру по крайней мере одного из группы мутантов.
У Керна закружилась голова, когда он подумал о проносе вселенных за этой дверью, о мире, вращающемся вокруг мира, где не могла существовать человеческая жизнь, о мирах газа и пламени, мирах льда и камня. И, один из бесчисленного множества, мир солнца и воды, похожий на их собственный....
Это было невероятно. Но такими же были крылья за его спиной, таким же был циклопический глаз Куа и затуманенный взгляд Сэма Брюстера, и таким же был мозг в черепе Брюса Халлама, который построил мост для них всех.
Он оглядел группу. Сидя спиной к стене, в тени, Бирна, последняя из семьи мутантов, подняла на него свой серый пристальный взгляд. Сострадание тронуло его, как всегда, когда он встретился с ней взглядом.
Бирна была физически самой ненормальной из них всех, из-за своей абсолютной малости. Она едва доставала Керну до локтя, когда стояла. Она была идеально сложена в масштабе своего роста, изящная, хрупкая, как что-то стеклянное. Но ей нельзя было любоваться. В ее чертах была какая-то неправильность, которая делала их трогательно уродливыми, а печаль в ее серых глазах, казалось, отражала печаль всех неподходящих вещей.