Из партии арестантов, посланных на работу в сад к одному из местных купцов, двое бежали. На другой день мне дали знать о побеге, и я отправился в арестантскую роту, чтобы переспросить всех бывших в одной партии со сбежавшим.
– Как тебя зовут? – обратился я к одному из арестантов лет под пятьдесят.
– Фома не помнящий родства.
– Скольео тебе лет?
– Пятьдесят два года…
Продолжая отбирать формальные показания, я спросил Фому непомнящего: на сколько лет по приговору суда он заключен в арестантские роты.
– На десять лет.
Такой ответ удивил меня: срок содержания бродяг, по нашему законодательству, не простирается свыше одного года.
– Кроме заключения в арестантские роты не был ли ты еще чем наказан?
– Тремястами ударами шпицрутенов.
Это уже окончательно выходило из уровня обыкновенных наказаний, налагаемых на бродяг, и еще более заставило меня обратить внимание на Фому не помнящего родства.
– Не может быть, чтобы ты был судим за одно бродяжничество, стало быть, ты совершил другие преступления? Бродяг так не наказывают.
– Никак нет, ваше благородие, судим за одно бродяжничество.
Я обратился к находящемуся при следствии депутату за разъяснением недоразумения.
– Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы, что это значит?
Офицер засмеялся.
– Вы не знаете, Дмитрий Иванович, что это за гусь, Фома? А вы спросите-ка его, что нашли у него на спине, как поймали его да стали судить?
– Что же у тебя нашли, Фома?
Фома тоже усмехнулся.
– Да не знамо что, ваше благородие, люди сказывают, что кнут да палки.
– Как кнут да палки?
– Да так, ваше благородие. Как потерли спину сукном, да оглядел меня лекарь, ну и порешил, что де прежде был наказан и кнутом, и палками.
Я взглянул пристальнее на Фому и увидел на загоревшей коже лба его едва заметный, в виде белого рубчика, знак каторжного клейма.
– Ну, брат Фома, ты видно, в самом деле бывалый и с каторгой знакомство вел.
– Бывалый не бывалый, а на своем веку виды видывал.
– Да что, Дмитрий Иванович, – вмешался депутат. – От кнута до палки у него во всем теле ни одного сустава вы не найдете цельного: он и на ухо-то одно был глух, и рука-то у него переломлена. Бедовый, одним словом, бедовый был.
Мой интерес к Фоме все больше и больше возрастал. Я сначала никак не предполагал, что стоявший передо мной невзрачный с виду человек, с лицом обыкновенным, веселым, имел за собой длинную историю, полную, быть может, кровавых, потрясающих эпизодов.