Проблема в том, что трезвость как право жить своей жизнь вызывает отчуждение, а то и враждебность со стороны других пассажиров. Они просто не могут не замечать этого. Но выпивать, а то и разговаривать с ними, значит задерживаться, а может и упускать нечто более важное. Куда проще встать и уйти из-за стола, где стоит пустая тарелка из-под пшенной каши, чем початая бутылка коньяка. И когда за стол Андрея подсаживается румяный седой мужчина в строгом черном кителе с небольшими серебряными крестиками на лацканах – это не застаёт героя врасплох.
Дословный перевод немецкого слова китель – рабочая блуза или спецодежда. В равной степени этот мужчина может быть как отставным сотрудником правоохранительных органов, так и проводником этого поезда. Между ними и главным героем завязывается непринужденный разговор, но человек в кителе не представляется проводником. Напротив, он ведет себя так, как странствующий миссионер. Невольно складывается впечатление, будто автор иронизирует по поводу встречи с типичным представителем какой-нибудь христианской конфессии. На это, кстати, правда косвенно могут указывать серебряные крестики на лацканах, как и ещё два-три маркера, несколько позже проставленных писателем на фигуре этого или схожего с ним персонажа. Проповедник и миссионер, прикрывающийся формой проводника – сам по себе, простой убойный образ, адское сочетание, дьявольская смесь в одном флаконе. Когда нужно, он – миссионер и добрый проповедник, но если ты не принимаешь его веру, если сопротивляешься, то он – лицо, облеченное властью.
Униформа напоминает пассажирам, что перед ними тот, кто как-то связан с происходящим, кто несёт ответственность, кто может помочь. По идее, это должно располагать такого человека к себе. Бывает, конечно, и так, что человек в форме воспринимается как носитель потенциальных проблем и неприятностей. Такому лучше лишний раз на глаза не попадаться, и так далее. Для нашего менталитета это более привычно и понятно, но главный герой «Стрелы» воспринимает случайного собеседника как назойливую помеху, один из элементов окружающей обстановки, вроде звуков того же радио, что врываются в купе с первыми лучами солнца.
Странно во всем это то, почему проводник, если он таковым все-таки является, не вмешивается в происходящее? Почему он ведет себя как диверсант или кто-то подобный ему? Напрашивается мысль, что это маньяк-убийца, завладевший формой настоящего проводника, что это чудовищный психопат, взявший целый пассажирский состав под свой контроль. Но тут следует вернуться к истории про Шестипалого и вспомнить, как автор представил читателю бройлерных первосвященников. Как винтики системы с одной стороны, и торговцы народным опиумом – с другой. Точно таким же предстает этот румяный товарищ перед Андреем и читателем. Работа у него такая, – проговаривается он, после неудачной попытки склонить главного героя на свою сторону. В социуме неизбежно взаимное переубеждение, или как сказано мною ранее – забалтывание, заговаривание зубов друг друга. Просто в «Затворнике» откуда-то сверху спускалась концепция решительного этапа, после чего начинался дикий гвалт и клекот, а внутри «Стрелы» где-то громче, где-то тише звучат голоса тех, кто бормочет во сне, спящих соседей, других пассажиров. И все-таки мы знаем больше, чем Андрей или даже читатель, знакомящийся со «Стрелой» впервые. Андрей пока ещё не сознает себя пассажиром. Он чувствует какое-то неудобство, дискомфорт, а потому появление румяного радостного мужчины на этом фоне выглядит несколько противоречиво. Герою даже не нужно быть пробужденным, чтобы ощутить неуместность несколько глуповатой восторженности со стороны этого человека. Тем более неуместен внутри вагонов «Стрелы» разговор про отблески высшей гармонии.