Настя оглянулась, кроме нее в коридоре, не было ни одной девушки: «Это и понятно, мы в это время дома салаты делаем, чтоб вот такие ели, или стол сервируем, чтоб штопор был, а не нож, или…» Не выдержала ее натура, в общем, и «истеричка» в своем лице решила защитить всех женщин мира:
– А вы почему решили, что можете есть салат ночью один? Думаете, жена случайно его приготовила? Да вы знаете, как потом руки сложно от вареной свеклы отмыть? Откуда вообще это неуважение к женщине? Этот весь эгоизм? Откуда? Допустим, «шуба» вообще должна сутки настаиваться…
– О, сейчас истеричка нам тут устроит, – будто в некуда произнес «дебил».
– Во-первых, зовите меня Анастасия, а во-вторых, я разговариваю не с вами, а с Геннадием. А про авторитет детей своих спросите, что они о папаше таком думают!
– Так как их спросишь? Им по годику всего, близнецы у меня, – произнес молодой папаша с наимилейшей улыбкой.
Истеричка сначала опешила, но быстро сориентировалась:
– Тогда о каком отцовском авторитете вы говорите? Что они вообще в год понимают, Геннадий?!
– Как это что? Все они понимают, они ж не дебилы, – после этих слов они повернулись к молчавшему Саше.
Он поймал их взгляд и уверенно произнес:
– …и я не дебил.
– …а я не олень!
Настя не понимала теперь, как строить дальше беседу, потому что по логике вещей она должна была сказать «а я не истеричка».
– Насть, ну ты чего ругаешься-то: авторитет – равноправие – дебил – дерьмо, – громко пронеслось по коридору. – Давай уже успокаивайся. Новый год скоро. Вижу же, что ты и не истеричка. Садись давай, нога ж болит. Саш, двигайся ко мне. Ну не так близко же, ты чего! Так-то от тебя дерьмом несет.
Настя села, почувствовав какую-то отцовскую заботу от незнакомого ей Гены.
Неожиданно повисло молчание, все с ожиданием смотрели на кабинку с надписью «травматолог», как дети на мешок Деда Мороза, только в этот раз ждали не конфету за рассказанный стишок, а нечто большее.
Настя вздохнула, спросить Гену, почему он, как и она хромает на левую ногу, Настя не решалась, потому что только что пыталась читать ему нотацию об ущемлении прав женского пола.
От этого она повернула голову в сторону худощавого паренька лет двадцати пяти, сидящего на стуле напротив в белом пышном одеянии, обмотанном красным скотчем, и робко проронила: