– Да нет! Ничего не пропало. Но ведь нехорошо же всё-таки! Мало ли что может быть в карманах…
– И в карманы не лазил. Поэтому-то и заштопал. Вы же перчатки в шапку кладёте. А что они у вас рваные были, это все видели, когда вы честь отдавали. Все руки на виду. Ну, он и нашёлся. Молодец всё-таки. Только вы, товарищ старший лейтенант, ему не говорите, и вида не подавайте!
– А что? Накажет? Строг, видать, Кухаров-то?
– Не накажет, конечно, а ругаться будет. Скажет, как бабы болтать любите, ничего вам не скажи!..
На том и порешили. Но через несколько дней после занятий, когда Егоров собирался идти в столовую, к нему по всем правилам подошёл Кухаров.
– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!
– Слушаю вас, Кухаров. Что у вас случилось?
– Когда вы сегодня ляжете спать?
– Вот не могу точно сказать часа! Но, во всяком случае, после отбоя. А точно – не знаю…
– А можете вы сегодня лечь пораньше?
– А для чего это нужно? Почему именно сегодня я должен лечь раньше?
– Да надо мне одно дельце сделать.
– Вот это интересно. В самоволку, что ли, хотите, или ещё что-нибудь придумали, так хотите, чтобы я не мешал?
– Никак нет! В самоволку не ходил и не пойду. Ничего плохого делать не буду. А просто мне нужны… ваши сапоги!
Ну, тут Егоров совсем уже ничего не мог понять.
– Зачем вам нужны мои сапоги? У вас же есть свои, да мои сапоги вам и не подойдут, у меня номер сороковой, а у вас, даже на вид, – больше!..
– Товарищ старший лейтенант! Неужели вы не можете мне на одну ночь ваши сапоги дать? На одну ночь только! Никуда они не денутся, эти ваши кирзачи… Утром наденете. Вот только бы мне пораньше их получить…
– Да зачем вам, расскажите толком?
А музыканты в это время хитровато улыбались, но делали вид, что не слышали разговора Егорова с Кухаровым.
Во всяком случае, Кухаров вынудил у Егорова согласие сразу же после ужина идти в своё помещение и дать ему сапоги. А когда Егоров вместе с Добровиным вышел из столовой, у крыльца маячила фигура Кухарова. Он молча отдал честь командирам, пропустил их мимо себя вперёд и пошёл следом за ними.
Добровин, отлично знавший всех егоровских музыкантов и бывший «своим человеком» в оркестре, где все его уважали и были благодарны за те занятия по физподготовке, которые он, в порядке шефства, лично иногда проводил с музыкантами, заметил шутливо Егорову: