– Скажи, мам, тебе не кажется, что я похожа на мужчину?
– Нет, ни капельки! С чего ты взяла?
– А у меня не квадратные плечи?
– Нет! Что за глупости!
– Просто я купила «Элль». Его все девчонки в классе читают…
– И что?
– Не надо читать «Элль». Никогда. Там все девушки такие красивые… Я никогда такой не буду.
Рот у нее был набит: она жевала уже четвертый тост.
– Я, во всяком случае, считаю, что ты красивая и у тебя вовсе не квадратные плечи.
– Ну ты-то понятно, ты моя мама. Мамы всегда считают, что их дочери красивые. Разве Анриетта тебе это не говорила?
– Вообще-то нет! Она говорила, что я некрасивая, но если очень постараться, во мне можно найти что-то интересное.
– А какая ты была маленькая?
– Да ни кожи, ни рожи, на всех зверей похожа!
– А прикольная?
– Не думаю.
– А как же получилось, что ты понравилась папе?
– Наверное, он как раз и разглядел то самое, «интересное»…
– У папы глаз-алмаз, да, мам? Он когда вернется, как ты думаешь?
– Не имею ни малейшего представления, малыш. Тебе надо делать уроки на понедельник?
Зоэ кивнула.
– Надо сделать их до того, как пойдешь в кино, а то потом голова будет другим занята.
– А можно мы вечером посмотрим вдвоем какой-нибудь фильм?
– Два фильма за один день?
– Можно посмотреть какой-нибудь шедевр, тогда будет совсем другое дело, это будет для общего развития. Я, когда вырасту, стану режиссером. Сниму фильм по «Отверженным»…
– Что это у тебя сейчас все «Отверженные» да «Отверженные»?
– По-моему, это ужасно красивая история, мам. Я прямо плачу, когда читаю про Козетту, с этим ее ведром и с куклой… А потом у них такая красивая любовь с Мариусом, и все хорошо кончается. У нее больше нет в сердце ран.
«А что делать, если любовь наносит рану в сердце, большую, как воронка от снаряда, такую огромную, что сквозь нее небо видно? – думала Жозефина, спеша на встречу с Лукой. – Кто знает, что он чувствует ко мне? Я не осмеливаюсь сказать ему: “Я вас люблю”, боюсь, что это слишком громкое слово. Я знаю, что в моем “люблю” прозвучит вопрос “А вы любите меня?”, который я тоже не решаюсь задать, боюсь, что он повернется спиной и уйдет, сунув руки в карманы. Неужели влюбленная женщина непременно должна переживать и мучиться?»
Он ждал ее у лодочной станции. Сидел на скамейке, руки в карманах, ноги вытянуты, длинный нос смотрит в землю, прядь темных волос падает на лицо. Она остановилась, приглядываясь к нему, прежде чем подойти. Беда в том, что я не могу быть легкой, свободной в любви. Мне хочется броситься любимому на шею, но боюсь его напугать, если смиренно подниму к нему лицо, молящее о поцелуе. Я люблю украдкой. Когда он поднимает на меня глаза, ловит мой взгляд, я подстраиваюсь под его настроение. В любви я становлюсь такой, какой он хочет меня видеть. Пылаю на расстоянии, а как только он приближается, сдерживаю себя. Вы ничего не знаете, Лука Джамбелли, вы считаете меня пугливой мышкой, но если бы вы прикоснулись к любви, кипящей во мне, то получили бы ожог третьей степени. Я нравлюсь себе в этой роли: веселю вас, успокаиваю, чарую, преображаюсь в нежную и терпеливую сиделку, подбираю крошки, которые вам угодно мне уделить, и делаю из них сытные бутерброды. Мы уже год встречаемся, а я знаю о вас лишь то, что вы прошептали мне тогда, в первый раз… В любви вы похожи на человека, потерявшего аппетит.