Сказать, что подъем – крутой – ни сказать ничего. Мы стояли перед дверью деревянного домика и не могли отдышаться. Взмокшие до нижнего белья, с заложенными от давления ушами слышали, как бьются наши сердца. И все же, я успела запомнить окрашенные в синий цвет окна – единственный отголосок искусственности в этом месте. Все остальное в одноэтажном домике – стены, крыша, навес, крыльцо, лестница – были выполнены из дерева. Дом был таким старым, что даже древесина потеряла свой первоначальный цвет и стала маслянисто–черной. Казалось, что он выстоял так долго только из–за того, что сильный ветер обижен на этот домик и видеть его не желает.
Не успели мы взойти на крыльцо, лестница заскрипела как веселый, но бездарный оркестр, состоящий из трех человек и одного инструмента. В дверях появилась маленького роста бабка с виду лет шестидесяти, укутанная в белый, вязаный, шерстяной платок поверх джемпера. Обута была в блестящие лакированные галоши, будто новые. Ноги прикрывала широкая, толстого покроя юбка, цветом напоминавшая запекшуюся кровь.
– Здравствуйте! Мы… – не успела договорить Мама.
– Проходите! Чего так долго?.. Все уши извел. Тыщу раз уже спросил про вас, – ворчала бабка, ведя нас за собой.
Мы прошли в маленькую комнату, где в кресле сидел старик с белой, нечёсаной по грудь бородой. Глаза у него были закрыты, но веки судорожно подергивались. Руки брошенные на подлокотники кресла тоже тряслись. Ноги были согнуты под прямым углом. Туловище находилось в вертикальном положении и не касалось спинки кресла. Все его существо было напряжено и создавало впечатление человека, сидевшего на электрическом стуле.
– Захар, проснись. Проснись, говорю!.. Они? – бабка указала на нас пальцем.
– Они, – не шелохнувшись ответил старик. – Пусть посидят, – повелел он и, не открывая глаз, переставил миску с дымящимися травами поближе к нам. Бабка удалилась и закрыла за собою окрашенную в синий цвет, как окна деревянную дверь. Мы молча сели на обветшалый, весь потертый, в сальных пятнах, местами в дырках диван.
Что именно за травы там были я не знаю, но на ряду с деревянным запахом самого дома, дым из миски приятно пах. Стоило несколько раз вдохнуть и как–то сразу мне полегчало. Я забыла, как труден был путь, что привел нас сюда. Сердце стало биться размеренно. Впервые мои мысли, моя неотступно преследовавшая тревога, отступили. На душе стало спокойно. Я почти улыбалась. Когда я взглянула на Маму я поняла, что она испытывает то же самое. Никогда я не видела ее улыбку такой. Глаза были закрыты, и она словно парила в небе кружась, разгоняя тучи ей ненавистные, что делали ее погоду на земле. Будто получила высшую независимость – нет души, плоти, ума, а лишь чистая энергия и она, будучи маленькой является неотъемлемой частичкой огромной вселенной. Вот так она улыбалась. Я так обрадовалась за Маму и мне захотелось, чтобы Папа был здесь и ощутил такое же удовольствие. Захотелось, чтобы внутри нас, в семье всегда царили именно такие чувства. Я молила Бога, чтобы это внезапно взошедшее солнце внутри меня и Мамы навсегда осталось в зените, и чтобы оно никогда не исчезло в бездонной пасти горизонта, снова возвращая нас тьме.