С распятия стекала кровь, и между пальцев мраморных ангелов тоже сочились алые струи. Тогда я вскочила и бросилась к выходу. Но на пороге вдруг возникла фигура в черном, и мне пришлось отступить назад. А человек без сердца, тем временем, поднялся со скамьи и тоже встал в проходе, и рядом с ним стояла его дочь, и у нее тоже не было сердца, а глаза выглядели такими тусклыми, что не было никаких сомнений: малышка мертва. Теперь я оказалась в ловушке. «Они все мертвы, – подумала я, – нужно прочесть отходную молитву». Я попыталась вспомнить слова, но, к своему ужасу, не смогла этого сделать. Память была девственно чиста, как будто ее отформатировали.
Женщина, облаченная в глубокий траур, медленно шла ко мне, и ее лицо закрывала густая черная вуаль. Она держала в руках серебряную чашу для Евхаристии, до краев наполненную красной жидкостью. Я пятилась назад, бормоча про себя обрывки молитв, и понимала, что вот-вот столкнусь с двумя мертвецами, стоявшими за спиной. Но в какой-то момент женщина остановилась и протянула мне чашу, сказав очень чистым, мягким, почти ласковым голосом:
– Во имя отца нашего, Люцифера, прими кровь и плоть его, сестра!
Я заглянула в чашу и увидела, что она полна крови, а на дне шевелится нечто отвратительное, похожее на человеческий эмбрион, только изуродованный до неузнаваемости. Абортивный материал, который показывают девочкам на уроках полового воспитания… И вдруг я поняла, что это – сердце.
– Джанна? – голос отца Пальмиеро вывел меня из тяжкого забытья.
– Мне… мне снилось, что я снова в психиатрической больнице, – запинаясь, выговорила я, и готова была в этот момент разбить голову о разделявшую нас решетку, потому что мне снова не хватило духу сказать правду. Даже священнику, даже на исповеди, хотя он никогда и на за что – мне это было известно – не нарушил бы тайну.
Отец Пальмиеро тяжело вздохнул.
– Это все, что тебя пугает, дочь моя? Что ты снова можешь там оказаться?
– Да, святой отец.
По крайней мере, здесь я была откровенна. Возвращаться в психушку мне совершенно не хотелось. А если кто-нибудь узнает, что у меня снова начались галлюцинации, я туда отправлюсь как миленькая. Ведь кое-что сестры все-таки утаили, разделив грех лжесвидетельства со мной. Этой ночью я действительно была в базилике, и когда меня нашли, я еще сжимала в руках чашу для Евхаристии, а вино растекалось по полу, как кровь.