– Что?! Сюда?
От неожиданности я вскочила, хотя мне не позволяли встать, и тут же упала обратно в кресло, пригвожденная к месту властным взглядом аббатисы.
– Да. Он приедет сюда, – спокойно подтвердила она. – И с ним человек из Ватикана. Монсеньор епископ Салафия. Он хочет поговорить с тобой о твоем даре. Как ты понимаешь, Его Святейшество не мог не обратить на тебя внимания.
Я сидела, тяжело дыша, и смысл ее слов с трудом доходил до меня. Наверное, если бы матушка Констанса начала с этого, я была бы под впечатлением. Но сейчас какой-то там посланник Папы волновал меня меньше всего.
– Да, матушка, конечно, – пробормотала я, показывая, что услышала.
– Вот и славно. А теперь отправляйся в базилику, нельзя пропускать молитвенный час. Благослови тебя Господь!
– Аминь.
Поднявшись с места, я уже собиралась уйти, когда аббатиса вдруг сказала:
– Джанна, мне известно о том, что случилось той ночью. Нет, сестры ничего не сказали, я сама это поняла. Будем считать, что один раз ничего не значит. Но впредь не стоит скрывать от меня подобное, ты прекрасно понимаешь, какие могут быть последствия.
Мне оставалось только кивнуть. Я еще легко отделалась. Она могла и епитимью наложить за такое, хотя отец Пальмиеро уже это сделал после исповеди, но никому не под силу соперничать в строгости с матушкой Констансой.
***
Утро выдалось ясным и было немного холоднее, чем накануне. Федерико проснулся, когда колокола зазвонили к первому молитвенному часу, с бешено колотящимся сердцем. Он снова видел этот сон, только теперь к беспросветному ужасу добавилась еще одна деталь – свист плети. Один удар сердца – один удар кнута, один – сердца, один – кнута… Потом он услышал пение, от которого волосы на голове зашевелились, и колокольный перебор показался погребальным звоном. «Реквием, – подумал Федерико. – Они служат траурную мессу. Я умер». И с этой мыслью проснулся.
Он резко сел на постели. Было еще очень рано, и серое небо за окном только дразнило мир обещанием тепла. Эльза спала, лежа на спине, и по ее лицу бродила бледная тень улыбки. Некоторое время Федерико просто сидел и смотрел на жену, на ее красивое, вечно молодое лицо, на упругую грудь и плавный изгиб подбородка. Она была творением его рук, и когда мастер видел ее спящей, сердце сжималось от нежности и страха одновременно – он боялся, что однажды его любовь к прекрасной Галатее иссякнет, и все потеряет смысл.