Рудольф вышел из-за стола, сделал несколько шагов к камину и бросил партийный билет в малиновый жар прогорающих дров. Книжица только мгновение тлела на углях, пуская вонючий от коленкора дымок, как ее охватило ярким пламенем, и в считаные секунды огонь сожрал символ партии коммунистов. За столом Рудольфа и за соседними столиками раздались радостные восклицания и дружные, звонкие аплодисменты. Народ потянулся к бутылкам и стаканам, чтобы отметить происшедшее у них на глазах необычное дело, знаковое, можно сказать, событие, которое было даже трудно себе ранее представить. И никто, ни один человек в ресторане не возмутился, не высказал сожаления по поводу увиденного.
Нексин больше не пытался улыбаться: его настолько ошеломил поступок этого Рудольфа, что он хотел сначала закричать и броситься к нему с кулаками, но от неожиданности не мог встать со стула и только судорожно кривил губы; потом, когда услышал вокруг смех и аплодисменты, и понял, что Рудольф может его узнать и всем сказать о нем, резко сник, как-то странно втянул голову в плечи, словно его сверху ударили чем-то очень тяжелым. У него и взгляд стал потухший и бессмысленный, казалось, еще чуть-чуть и закатятся, как у покойников, глаза… Из этого ступора его вывела Елена Аркадьевна, которая испугалась вида Нексина, по-своему расценив его, схватила за руку.
– Леша, тебе плохо? – шепотом спросила она, стараясь не привлекать внимания людей. – Не нужно так близко все принимать к сердцу, они не понимают, что творят…
Нексин, очнувшись, медленно освободил руку и сказал:
– Все они понимают… Я в порядке, успокойся… Только пойдем отсюда, не могу здесь больше оставаться.
На улице, по дороге к дому, Нексин дал волю чувствам. Бессилие и злоба от увиденного в ресторане душили его так, что он, невзирая на холодный зимний воздух, рванул на шее галстук и, не стесняясь присутствия женщины, выдал в адрес Рудольфа и его компании поток крепких слов.
– Алексей, ты что?! Я тебя не узнаю! Разве так можно?
– Помолчи ты… – Он осекся, поняв, что оконфузился. – Много ты понимаешь…
Нексин хорошо осознавал случившееся, но это его всего более и раздражало. «Рудольф! – думал Нексин. – Да ведь он – ничтожество, несчастный ветеринар, я мог бы не только его карьеру сломать, а вообще похоронить, да так, что он никогда более не воскрес… Как не проследил за ним после того бюро… Как позволил дальше работать?! И именно этот человек подвел некую черту под моим прошлым, публично продемонстрировал небрежение к тому, чего ради жил все годы… Одно успокаивает, Рудольф мог его узнать, и трудно представить, во что мог превратиться этот вечер в присутствии Лены». Нексина о возможных последствиях такого поворота событий передернуло. Он встряхнулся, словно сбросил с себя неприятную ношу, и, стараясь быстрее стать снова прежним – он всегда хотел нравиться Лене, быть в её глазах особенным, умным, – сказал: