На улице вовсю кипела и бурлила жизнь. Витрины и вывески разных заведений ярко горели и сверкали. Бесконечным потоком шныряли туда-сюда люди. Кое-где уже мелькали новогодние украшения. Было немного по-ноябрьски пасмурно, но солнечный свет местами все-таки пробивался сквозь серую пелену, отчего мир виделся не таким тоскливым, каким он иногда бывает при полностью затянутом небе. Снег еще не выпал. На улице стояла нулевая температура, которая вот-вот должна была преодолеть минусовой рубеж. А пронизывающе ледяной ветер своими резкими порывами достаточно доходчиво доносил до меня мысль о том, что одеваться надо по погоде, а не напяливать на себя впопыхах первую попавшуюся на глаза одежду и нестись сломя голову: я был в пальто, серых брюках и красном тонком свитере с открытым горлом и катышками. На ногах красовались темно-коричневые ботинки, а из-под них при ходьбе немного виднелись черные, но чуть-чуть отличающиеся друг от друга носки. Кутаясь в пальто в тщетных попытках спастись от холода, я поднял воротник и нырнул в узкий проход между больших красивых фасадов зданий к подворотне. Ее образовывали уже чуть более обшарпанные дома поменьше с редкими почерневшими металлическими балконами. Здесь можно было хоть ненадолго спрятаться от ветра и немного сократить путь, пройдя мимо футбольной площадки, около которой особо предприимчивые актеры и сотрудники часто ставили свои автомобили, чтобы не платить за парковку.
Здание нашего театра было построено в семидесятых годах. Оно находилось относительно недалеко от метро и пребывало в шумном окружении ресторанов, баров, салонов красоты, сетевых продуктовых магазинов и большого современного бизнес-центра с окнами в пол. Выбравшись из дворов, я, поглядывая на часы, пару раз поскользнулся и чуть не шлепнулся на задницу в небольшом сквере уже у главного входа, но в итоге всеми правдами и неправдами наконец-то добрался до служебки. За постом охраны неизменно сидел добрейший весельчак и один из главных старожилов театра – охранник Александр Никифорович. Он, по своему обыкновению, коротал рабочий день в компании маленького телевизора с длинной антенной, который транслировал в основном помехи, и ребусов, так ни разу не разгаданных им до конца. Сегодня старичок почему-то казался каким-то непривычно грустным. Но в тот момент у меня, к сожалению, не было времени расспрашивать его о самочувствии и настроении, поэтому я кивком поздоровался, быстро сунул ему пропуск и пулей добрался до лифта. Им мы старались не пользоваться, так как этот старый металлический гроб на тросах, о замене которого мы скулили уже битый год, мягко говоря, не внушал доверия. Поэтому я с привычным грохотом открыл выход к лестнице и побежал по ней, проскакивая по две ступеньки за раз. Поднявшись на третий этаж, я почувствовал стойкий запах сигарет. Ох уж этот излюбленный лестничный пролет между четвертым и пятым этажами, давно ставший для курильщиков вторым домом. Старый деревянный стул, из которого торчали местами гвозди, пожелтевшие стены, маленький кактус на подоконнике, который испокон веков подкармливали бычками, и вечно наполовину полная или наполовину пустая банка-пепельница из-под ананасов в сахарном сиропе. Одним словом – романтика. Двумя – рабочая идиллия. Я надеялся увидеть там привычных мне монтировщиков, тянувших свою любимую заунывную песню: