– Вы двое, идите, – отпускает нас Люк. – И помни, Адалин: никому ни слова!
Арно придерживает для меня дверь, и, выходя, я чувствую себя так, будто заново родилась. Напоследок, перед тем как исчезнуть в ночи, я еще раз смотрю на Люка.
– И что мне делать, когда я закончу?
– Вернешься сюда и дашь мне знать об этом.
Его голос – словно глоток чая, согревающего изнутри.
– Спасибо, – шепчу я.
– Удачи.
Пока Арно ведет меня обратно к правому берегу реки, небо в уходящем свете дня становится пурпурно-розовым. Раньше в такое время Париж превратился бы в настоящий Город огней, но сейчас жители торопятся домой, чтобы плотнее задернуть шторы на окнах. Вокруг царит тишина. Люди едут мимо нас на велосипедах, потому что машин для горожан больше не осталось. Измученные домохозяйки плетутся домой с отсутствующим выражением лиц, безрезультатно простояв весь день в очереди. Сейчас, когда во мне утих стремительный водоворот ощущений и я спустилась с небес на землю, в мой разум закрадываются реальные и довольно пугающие вопросы. То, о чем я хотела спросить Люка, но не стала из-за боязни показаться трусихой. Он сказал, что если нацисты схватят меня, то «любыми средствами» выбьют информацию. Они будут пытать меня? Или хуже того – от одной этой мысли мне становится плохо – они навредят моей семье? Когда панику, поднимающуюся за медными застежками моего пальто, становится невозможно сдерживать, я перебиваю Арно, который рассказывает о двух своих младших братьях.
– Арно, как ты думаешь, меня в итоге арестуют?
Он хмыкает.
– Я думаю, что нас всех в итоге арестуют.
Услышав это, я останавливаюсь, осознав, на что согласилась. Что же я наделала, забрав с собой эти запрещенные листовки?
– Ну, не надо так мрачно все воспринимать, – говорит он, похлопывая меня по плечу. – В конечном итоге оно того стоит.
Я по-прежнему не двигаюсь с места, и Арно добавляет:
– Пойдем, я куплю тебе мороженого.
Я начинаю было идти, но тут понимаю его ошибку.
– Ты нигде в Париже сейчас не достанешь мороженого, – замечаю я.
– Эх, тут ты права, – соглашается Арно. – Ну ладно. Мороженое будет после, когда война закончится.
Я и правда начинаю разбрасывать листовки.
Я ношу их с собой повсюду, пряча в корзине для покупок или среди страниц учебников, ожидая шанса подложить куда-нибудь, пока никто не видит. Уже на следующий день, на переполненной платформе метро, я оставляю целую пачку, сидя на скамейке! На листовках нет ничего, кроме нарисованного чернилами креста де Голля в середине, но они многое значат для меня.