как скальпель у кадыка.
всё потекло, и слышен град капели.
но ничего с того мы не имеем.
Напрасно сожаленье, как и гнев,
и выхода не знает даже гений.
В своей душе, навек окаменев,
мы спрятались от собственных
сомнений.
И только понимание растёт,
что не найти теперь нигде
отдушин,
хотя надежды слабенький росток
ещё холодным пеплом не
задушен.
* * *
Облака сбились в плотную пахту
в обрамлении голых ветвей,
и могильною сыростью пахнет
георгин поздней жизни моей.
Не вернуть уходящее лето,
оно выпито махом – до дна.
В этой осени много секретов,
их уносит в могилу она.
* * *
Чему названья вовсе нет,
придумали мы сами.
Но поглощает солнца свет
туманное цунами.
Пойми, что мир давно остыл,
в нём холодно и страшно,
и бродит по полям пустым
лишь призрак дней вчерашних.
Как-будто краски кто-то стёр
в Москве, Сибири, Крыме.
Природа, как плохой актёр,
не думает о гриме.
* * *
С истерикой психопата,
такой непосредственный враль,
бесшумно, как тень снегопада,
стремительно тает февраль.
И что у него за погода?
Он слякоти только король.
Кому он исполнил в угоду
чужую какую-то роль?
Зачем представлялся пустышкой,
каким-то невзрачным пятном?
Актер он совсем никудышный,
но сам он уверен в другом.
Уверенность эта тупая…
Конечно, он жулик и плут,
и всё-таки он уступает
дорогу весне и теплу.
Весна – это, правда, не лето,
но только сомнения нет,
что, в общем, уступчивость эта
добро порождает в ответ.
* * *
Профиль её рисует
белый фломастер вьюг,
иней такой курчавый,
словно агар-агар.
Черный графит и сурик,
холод и неуют,
песня моей печали —
горькой, как смех врага.
Господи, дай мне силы,
чтобы поверить в май,
чтоб позабыть, как труден
путь, как он всё трудней!
Блудному дай мне сыну,
в сердце надежду дай —
всё остальное будет
лишь приложенье к ней.
Знаю: будильник тикать
будет, вернётся боль,
будут опять тревоги,
новой зимы пыльца…
Господи, дай мне тихо
взять это всё с собой —
все в никуда дороги
в мареве чабреца.
время, когда живёшь.