Он с облегчением воспринял смену темы разговора, чувствуя, что «девочки» – это не совсем то, что мальчики обсуждают со своими бабушками.
– Теперь нам разрешено читать только немецких писателей, – ответил он. – Но я все равно читаю Виктора Гюго, прячу «Отверженных» под матрасом.
Бабуля громко фыркнула.
– Bien! С чего вдруг они вообразили, будто могут диктовать нам, что читать? Какое невежество! Завтра мы посетим квартиру Виктора Гюго. И купим еще одну его книгу.
На следующий день на площади Вогезов они сидели на террасе café рядом с музеем-квартирой Виктора Гюго, потягивая эспрессо. В зеленом сквере перед домом пара стариков, устроившихся на скамейке, разложили между собой шахматную доску. Все это выглядело так цивилизованно, и Себастьян вполне мог представить себе, как Виктор Гюго прогуливается по парку, останавливаясь поболтать со своими соседями.
В квартире они посетили столовую Виктора Гюго, где Себастьян увидел на стене стихотворение. Бабуля прочитала ему вслух:
Завтра на рассвете, когда снег покроет округу,
Я отправлюсь в путь. Видишь ли, я знаю, что ты ждешь меня.
Я пойду через леса, я пойду через горы.
Я больше не могу быть вдали от тебя.
Бабуля объяснила, что 19-летняя дочь Виктора Гюго утонула, катаясь на парусной лодке, в результате несчастного случая. Себастьян чувствовал горе и тоску отца почти так же, как если бы это была его собственная дочь, и ему пришлось проглотить комок в горле и отвернуться, чтобы успокоиться, прежде чем он смог снова взглянуть на бабушку. Они прошли дальше по анфиладе комнат в спальню, где бабушка указала на вторую дверь, оклеенную обоями, неразличимую на фоне стены; через эту потайную дверь приходили и уходили любовницы великого писателя.
Солнце уже садилось, когда Себастьян с бабушкой бродили по Лувру, и он проникался красотой и гениальностью картин импрессионистов. Он понимал стремление художников запечатлеть игру света. Он тоже рвался к свету и, преисполненный юношеского оптимизма, был уверен в том, что возможности откроются. Просто надо быть готовым ухватить их.
Когда на следующий день они вернулись домой, отец ошарашил его новостью о том, что вступление в гитлерюгенд стало обязательным.
– И каким тебе показался тогда наш город? – Мсье Ле Бользек вернул Себастьяна в настоящее своим, казалось бы, дружелюбным вопросом, но Себастьян чутко уловил особый смысл слова «наш».