Метели летели, метели мели,
Метели свистели у самой земли…
Мело, мело по всей земле
Во все пределы…
Гуляет ветер, порхает снег,
Идут двенадцать человек…
Мёртвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная…
Тьфу-тьфу-тьфу!
Совсем стемнело. Не было видно ни туч, ни звёзд. Путь в кромешной темноте казался нескончаемым. Вокруг не было других ориентиров, кроме сугробов по бокам дороги высотой в половину человеческого роста. Километров через пять Валентина Алексеевна притомилась, её знобило. Снег толщами косо мчался с однообразной тёмной небесной свободы и устраивал дикую пляску. В поднимающемся водовороте ветер не давал идти, горстями швырял в лицо колючие льдинки так, что перехватывало дыхание. В снежной круговерти слышались только шипящий свист и подвывание, напоминающее волчье.
Старая волчица тяжело бежала по полю вдоль дороги. Час назад она удачно поохотилась, тяжёлый живот с набухшими сосками волочился по снегу. Проследила взглядом за тёмной фигурой, бредущей по дороге, вспомнила своих волчат, заторопилась к норе.
Начался буран. На земле и в небе выло и ревело. Холодный стальной ветер дул всё неистовее, обжигая лицо и дыхание. Кожа рук и ног давно уже стала нечувствительной, модные ботики почти не грели. Ресницы и волосы заиндевели. Усталость от этого бесконечного преодоления была такой, что Валентина Алексеевна уже перестала обращать внимание на холод. Силы оставляли её. Поскользнулась на ледяной колее, спрятанной под снегом, и упала. Вот оно, блаженное состояние покоя. Лень шевелиться, лень думать. Дремота клонила, она проваливалась в тёмную нирвану. Снились подвалы инквизиции. Испанский сапожок, изощрённый инструмент пытки, тисками сжимал левую ногу. В подземелье горел огонь, нестерпимый холод отступил. Спать, спать…
В горнице тихо, только мерно тикают ходики. Во дворе надрывается рыжий петух Генерал. Пора вставать. Сегодня нужно сеять озимую рожь. Стукнула в сенях дверь, послышались лёгкие шаги, звяканье подойника. Мать вошла в избу с молоком. Завязала в тряпицу обед на поле: картошку в мундире, соль, лук, огурцы с огорода, нарезанную черняшку. Хлеб пекут сами – большие ржаные ковриги килограмма на три лежат под полотенцем с петухами. Батя любил такой хлеб.
Память об отце будто тисками сжала сердце, перенесла в далёкий июльский день, когда он уезжал на фронт. Сильный, крепкий тятя сидит на коне, Сонька с Иркой цепляются за его сапоги, плачут, Мишка ревёт белугой на руках у матери.