«За добросовестный труд, образцовое выполнение служебных обязанностей, чуткое и внимательное отношение к пациентом объявлена благодарность» – отметка в начале 2016, а в конце года бабушка уволится и уже почти не будет выходить из дома: «Восемьдесят три года, пятый этаж, давление двести. Падаю я. Боюсь не поднимусь потом. Надо было, когда квартиру давали, на первый этаж соглашаться».
На первом этаже живёт Ванечка, сын взъерошенной женщины, взрастившей его запахом перегара. Бабушка каждый день, возвращаясь с работы, подзывала Ванечку к себе и вручала Альпен Гольд, подаренный благодарным за чуткое и внимательное отношение пациентом. Когда она перестала выходить из дома, мальчик ушёл в армию, а вернувшись, узнал, что бабы Маши уже нет на свете. Если Ванечка (уже не мальчик, а накачанный, смугловатый парень с дерзким взглядом) видит тяжёлые сумки у меня в руках, он всегда выхватывает их у меня и доносит до двери.
Как сохранить время? Как закупорить его так, чтобы оно не выдохлось, но и не задохнулось?
Недавно один поэт позвал меня гулять в Кусково, на закате мы пили с ним вино у пруда, потом в парке и, наконец, у него дома. Когда мы переходили на другую сторону железной дороги, он взял меня за руку, а я почему-то не забрала её, хотя чувствовала ненужность этого. «Зачем?» – думала я, и рука моя неестественно, как будто неживая лежала в его маленькой пухлой ладони. Я люблю руки с длинными пальцами, такие играют на клавишах или на струнах. У меня тоже такие. «Просто попробуй», – шептало моё рациональное я, которое знает, почему мне бывает страшно по ночам и тоскливо по утрам. Это было похоже на то, как в детстве мне давали омлет, с этой же присказкой: «Просто попробуй». Сдерживая рвоту, я начинала жевать, а потом блевала прямо в тарелку.
Я не забирала руку, но когда поэт начал томно дышать мне в ухо, меня прорвало, я стала грубой. А он будто этого и ждал. Он готовил и угощал меня стейками, я же кормила его своим презрением, он радовался и хотел ещё. Это было уже у него в квартире, где мы открыли вторую бутылку вина. В настоящей советской квартире, в перовской хрущёвке без лифта. Квартире тридцатичетырёхлетнего поэта, родители которого уже давно живут за городом, но ощущение, что скоро вернутся. К своим вещам, в свою обстановку. Бордовые ковры на полу, на стенах, и даже на стульях, стенка в комнатах, голубая плитка на кухне, обязательно включённый телевизор с футболом, краковская колбаса на столе, окошко в стене ванной, и посреди всего этого сияющее лицо поэта были настолько советскими, что я непрестанно смеялась. Я смеялась над интонациями поэта, когда он голосом Карлсона говорил, что он же лучше собаки, скучавшей дома без меня. Самое несексуальное, что может сделать мужчина – это говорить голосом Карлсона и жить в быту своих родителей.