Пухлявенькая телятница Надя Борзикова была категорична:
– Я про ребят. Плохого они поведения у нас. В один придых матерятся всеми ругательствами от Петра Первого до полёта Терешковой в космос. Водкой от них тянет – на Луне слышно! Есть нахалы – женятся по три-четыре раза и портят жизнь стольким и больше девушкам. При помощи юмора таких надо что? Лин-че-вать!
Женская половина зала вызывающе поддержала:
– Пр-равильна!
Агитатор Зоя Филькина философствовала:
– Не надо слушать музыку. Надо знать биографию композитора. Послушайте Бетховена. Музыка тяжёлая. Давит. Такой у него была жизнь. А музыка Россини лёгкая, радостная. Как его жизнь. Моя просьба: печатайте биографии композиторов для сельских любителей музыки…
Советчики сидели в первых двух рядах и друг за другом поочередно стреляли в приезжих наставлениями.
У гостей туманились взоры. Они вежливо выслушивали каждого говоруна. Даже хлопали.
Столичное воспитание сказывалось.
Спецкор редакторской корзинки
Удивительно, что труднее всего вызвать эхо в наиболее пустых головах.
Станислав Ежи Лец
Редактор Виктор Кожемяко, который брал меня в «Рязанский комсомолец», уехал на Дальний Восток корреспондентом «Правды».
И главным у нас стал бывший ответственный секретарь Константин Васильев по прозвищу Костюня Рябой.
Этот бритый шилом[34] Костюнька никогда не обмирал от любви ко мне.
А тут, впрыгнувши в генеральное креслишко, вовсю чёрно возлюбил меня.
Что я ни напиши, Рябой всё тут же брезгливо метал в корзину.
А если что и пропустит, так так искромсает, что тошен становится белый свет.
И вот однажды, прибежав из обкома ВЛКСМ,[35] даёт он мне горячее очередное задание.
Я исправно делаю своё дело.
Еду в командировку.
Пишу очерк «Стоит общественный огород городить!»
Сдаю.
Рябой тоже делает своё дело.
Читает. По диагонали.
Бракует с жестоким наслаждением, комкая рукопись.
Торжественно-брезгливо швыряет в корзинку. Стояла у него под столом.
– Постеснялся бы показывать главному редактору свой чержоп![36] – выпевает, морщась. – Ну да лажа же в полный рост! Неужели не усекаешь?
Я молча достал свой бедный «Огородик…» из корзинки, на коленке расправляю сжамканные страницы:
– Не кажется ли вам, что вы решили сделать меня спецкором вашей персональной корзинки?
– Тебе со стороны видней… Да такому тоскливому скрижапелю