Юлечка проплыла по лестнице абсолютно воздушно, будучи в самом деле телесно щедра. Рыжие кудри своей откровенной звучностью выявляли, нет, напоказ выставляли зефирную кожу, которую озорно веселили веснушки, игриво раскинувшиеся, как украдкой взмечталось Виталию, по всему телу. Легкое, знаменами трепещущее вокруг сокрываемых линий платье, ввергало в поэзию, которая незаметно мутировала, становясь фантазиями весьма плотскими, и, если бы Виталий Григорьевич не гнал их покуда, краснея наедине с собой, эти грезы могли расцвести, раскалиться и ввергнуть в неистовство.
Поднявшись домой и зайдя в ванную, чтобы вымыть руки, Виталий взглянул в зеркало и отвел взгляд. Однако, устыдившись испуга и слабодушия, опять посмотрел себе прямо в глаза. Наедине. В самую глубину.
«Мне не так уж и много лет. Я мужественный. Я силен и решителен. Я не могу не нравиться. А уютная жизнь – да и что ж? Разве она пошатнется? Да и сколько людей… Неужели это – испытание? Вот бред!» – Виталий провел ладонью ото лба до шеи. Возникла неловкая пауза.
«О чем это я? А, может быть, это и есть «золотой ключик»? И дверь в параллельные миры…»
На кухне тарелки и вилки звонили к обеду.
Обожаемая Виталием курочка хвасталась чесноком, а огурчики звонко хрустели, да и пиво пузырчатое в запотевшем бокале должно бы было влечь задорными микроскопическими аплодисментами. Но пережитое наедине с собой еще мутным шлейфом тянулось из ванной, рассаживалось по углам, витало вокруг головы.
– Как дела на работе, – жена разместилась напротив, локтями ступив на стол.
– Как обычно. Нормально все, – муж уголками рта обозначил улыбку, – Дети не звонили?
– Звонили. Ничего примечательного.
– Ага, – Виталий старался смотреть в тарелку. Еда заполняла желудок, не радуя душу.
Видимо, желая подтвердить, что все, как обычно, Виталий нарочито беспечно бросил взгляд в окно, по сторонам, на потолок. Ему не помогло.
«Румяное облако…» – мысли были в другом измерении.
– Надо бы к маме съездить, – жена отошла от стола.
У мужа в мозгу разукрасились солнцем лесные поляны. Птичье безумство доводило до беспричинного ликования. Мрак пахнущей мхами чащи манил, но рябь бликов на пляшущих листьях рушила архитектуру мира. И тело наполнялось счастьем. Спина распрямлялась, руки тянулись, суля превратиться в крылья. И лес наполняла Она. Она невесомо ступала по краю поляны…