***
Что за зелье было в этой фляге, на каких чертовых травах среднерусской возвышенности ее настаивали – об этом остается только догадываться. Однако после трех «безобидных» глотков для меня начался очередной круг мытарств. Я уже сбился со счета, в каком из них я сейчас находился. От такого чередования погружений и всплытий я начал терять самого себя. Я стал заглядывать в такие комнаты, в которые сознательно никогда бы не решился войти. В них на цепи сидел один и тот же слюнявый цербер, причем за каждой новой дверью он увеличивался в размерах. Перед чудовищным псом горел костер и какие‑то рыжие лохматые лягушки, неуклюже подтанцовывая и произнося заклинания на неизвестном мне языке, совершали вокруг него некое обрядное действо, значение которого выходило за грань моего понимания. Всё мое существо восставало против этих бессмысленных плясок с бубном, но воля моя уходила из-под контроля, и не было сил им сопротивляться. Я был наг и беззащитен и всякий мог сделать со мной всё, что хотел.
А для Ленского, будь он трижды неладен, эти американские горки были в порядке вещей.
– Светочка, ты когда-нибудь гуляла в теплую лунную ночь по шпалам? – откуда-то издалека долетели до меня его слова.
Вслед за этим неуместным до нелепости вопросом воспоминания мои стали походить на фильм, смонтированный безруким монтажером из обрывков пленки, нарезанной кривыми маникюрными ножницами.
Сначала я обнаруживаю себя идущим по железнодорожному мосту; поднимаю голову, пытаюсь по звездам сориентироваться на местности. Самая яркая звезда светит мне справа в затылок. Прищуриваюсь и понимаю, что эта звезда нанизана на шпиль нашей Alma Mater, подсвечиваемый ярким прожектором. Ага! Значит, если это действительно высотка МГУ, то сейчас слева будет зелень Нескучного сада, а справа вниз Андреевская набережная. Я догадываюсь, в каком направлении мы движемся, успокаиваюсь и начинаю смотреть только вперед.
Передо мной бредут Ленский и Света. Света держит свои туфли в руках и идет по шпалам совершенно босой. Какое‑то время я сосредоточенно гляжу на то, как грациозно болтаются лямки на её туфлях и задаюсь вопросом: отчего такая мелкая, пустяковая, в сущности, деталь заставляет учащенно биться моё сердце? Потом я перевожу свой взгляд на её ноги (ах, снова эти путеводные ноги!), а точнее на её пятки, которые потемнели от угольной пыли… И вот я уже мечтаю только об одном: присесть со Светой у ручья и омыть её ноги ключевой водой, а потом взять её за руку и побежать вместе с ней, разгоняя в разные стороны бабочек, по ромашковому полю; упасть в самой его середине на спину и смотреть на небо цвета бледно‑голубого ситца… На этом месте в мои платонические фантазии начинали просачиваться звуки беседы.