Мне все еще не хватало воздуха. Задыхаясь и чувствуя себя, как выброшенная на берег рыба, я кое-как, запинаясь и икая от волнения, все же объяснил Гудомарову-старшему – знать ничего не знаю и понятия не имею о том, как появилось в опальной газетенке под жуткой статьей мое имя. По-моему, несмотря на сбивчивость, объяснение прозвучало убедительно. Детина остался глух. Он и не пытался внять моим доводам, пока меня вдруг не озарила спасительная мысль.
– А что, если это псевдоним?! Или статью написал мой тезка?! – орал я, бегая, как оголтелый, по редакторскому кабинету и выдвигая гипотезу за гипотезой. – Или меня решили подставить, чтобы занять мое место в отделе новостей! Знаете что? Позвоните брату. Он подтвердит, что я не писал грязных статеек в его газету. Дайте шанс! На моем месте может оказаться любой! Что, если завтра ваш брат подпишет статью вашим именем? Тогда вас тоже вышвырнут на улицу, как меня, без жалости и сострадания. Но когда вы будете бродить по свалкам в поисках еды и коробки, в которой можно было бы поселиться на пару лет, я, в отличие от вас, без сомнения протяну руку помощи.
Последние слова, похоже, заставили Гудомарова-старшего задуматься и взглянуть на происходящее под другим углом. Он схватил телефон и набрал номер Гудомарова-младшего. Я мысленно возликовал, так как был уверен в полном оправдании. Жалкий сморчок подтвердит мое алиби. Передо мной извинятся и, может быть, повысят до заместителя главного редактора. Дадут прибавку к окладу, служебный автомобиль и неделю дополнительного отпуска. Я уже думал над тем, что неплохо попросить и личного секретаря, когда Гудомаров-старший закончил разговор с братом и взглянул на меня с тем сочувствием в глазах, с которым крестьянин смотрит на корову, приговоренную к бойне.
– Ну? – спросил я, решившись нарушить затянувшееся молчание.
– Брат подтвердил, что статью написали вы, – ледяным тоном ответил Гудомаров-старший. – Вы уволены.
Я нахожу работу
Будучи человеком от природы миролюбивым, я считаю себя пацифистом. К сожалению, хулиганы всегда считали так же, поэтому в детстве часто приходилось драться. То была необходимая самооборона. Первым я не нападал никогда, это меня начинали мутузить. Когда я вырос и повзрослел, бывало, что у меня чесались кулаки после резкого разговора с каким-нибудь хамом, вроде редактора того отдела, из которого меня уволили. Но не припомню, чтобы они чесались с такой силой, как в день, когда я не по своей воле покинул ставшую родной редакцию.