– Извини…
Подошёл Олег и, наклонившись, положил руку мне на плечо. Тихо проговорил:
– Под стеклом у Татьянки – это я за две минуты до войны.
– Гм…
Олег пошёл к своему стулу. Я посмотрел Олегу вслед и увидел на стене над его столом призывы, переиначенные заголовки: «Расскажем о родном Бузулуке», «Защитим Бузулукский бор», «Шумит Бузулук», «Бузулук на Выставке, на своём объекте»… Всё это про самого Олега, про город Бузулук, про речку Бузулук.
Всё-таки занятно…
Пока нет Медведева, чего б и не размяться?
– Ребя! – говорит Олег. – Что вычитал в «Неделе»… Австралиец Бурс купался в море. Акула отхватила ногу. После больницы он снова припрыгал на пляж. Полез купаться. На этот раз акула отхватила протез. Обманул акулу!
Владимир Ильич недовольно покосился на Олега. Кончай трёп!
Олег это понял и на обиде выкладывает:
– Ну что, Володь, прорежется время, и мы при ссоре будем здороваться спинами?
– Давай лучше заниматься прямыми своими делами.
Легла тишина. Да не навек.
– Ой! – шумно вздыхает Аккуратова. – Мой бедный Юрка остался без подарка. Вчера у него был день рождения. Шагомер хотела достать. Не смогла… Хорошо что хоть подружка поднесла ему календарь дат и событий всемирной истории. Вчера я проводила её в командировку в Чехословакию. Туда только коммунистов посылают. Вчера она встала как всегда. В пять тридцать. Погуляла со своей собакой и на самолёт.
Ия спешит доложить своё:
– Пять тридцать! Мне в это время снился сон, будто я над пропастью. Проснулась. Ноги упали с раскладушки. Стоят на холодном полу.
– И-и! Вот я сплю! – Татьяна постучала кулаком в ладонь. – Раз я грохнулась с раскладушки. Не слышала! Меня подобрали. Снова положили на раскладушку. И я снова не слышала…
В приоткрытую дверь Беляев показывает на стол Медведева:
– Где ваш добрый фюрер?
Олег потыкал пальцем вверх:
– На совете в Филях.
Беляев поворачивается к Артёмову. За столом он глубокомысленно обхватил свою обозревательскую голову руками.
– Для ГРСИДЗа[55] строгаешь? Для него только Перельцвайг хорошо умеет писать. А ты кто? Либо Артёмов, либо Павлов (псевдоним). И вдобавок нерусский.
И тут я как-то иначе взглянул на Ивана Павловича. Многое я не понимал в его поведении. В одно время он с тобой нормальный. В другой раз – мешок зла.
Когда у него зазвонит телефон, он всё бросает, пугливо хватается за трубку и, белея, снимает её лишь после второго звонка и подобострастно быстро говорит: