Но я не спешил перебивать, встревать с вопросами, только ёрзал на стуле от досады.
Ах бы записать! Сгодится в беготной журналистской жизни.
Да нет под рукой блокнота, единственного моего поверщика, вечной моей копилки.
Однако чем дальше я слушал, тем больше недоумевал.
Митрофан говорил, что у него в хозяйстве не знают такого шефства, чтоб приезжали да пололи.
А как же тогда фотография? Это ж его шефы?
Не желая обидеть Митрофана прямым вопросом в лоб, я обиняками выведал, что да, на снимке шефы его, да снимали их в соседнем «Ветхом ленинском завете». (Конечно, это в народе так уточнили «Ленинский завет».)
А любопытно всё же.
Шефствует завод над двумя колхозами-соседями. В одном, в «Ветхом завете», он обычно тянет всю горящую работу. В другом, в «Родине» у Митрофана, шефов не поддразнивают этой тоскливой корячкой. Напротив. Вовсе отказались от тяпочного шефства, даже передали «Ветхому» своих шефов, оставив за собой лишь право обращаться к ним исключительно за технической подмогой.
Разве отдача, капэдэ такого шефства не предпочтительней?
Как-то под самый под Май позвали Митрофана в область.
То да сё, а там и картишки на стол. Ты крепко на ногах стоишь, скатал бы в Томск, посмотрел на животноводческий комплекс на полторы тыщи рогатых персон. Что уж там за невозможное чудо такое, раз так расписывают, так расписывают. Может, глянется, так и себе попробуешь?
О комплексе Митрофан думал.
У него всё сильней, всё чувствительней разгорался зуб и у себя сгрохать храмину, грезилось и себе слить под одну крышу всю коровью орду, растырканную покуда по чёртовой дюжине убогоньких фермочек.
Конечно, он поехал, что-то сразу поехал, не мешкая. Не в самый ли Май и укатил.
Домашние так и подумали, богородицу играет, разобиделись, совестили, корили, что-де дома и без того не бываешь, тебя и дочки того и жди, забудут в лицо, станут дядей навеличивать, несчастный ты бомж-бруевич![165] И мотается, и мотается! Даже в праздник нету его дома! Отложи дорогу на день на какой, побудь праздник с семьёй. А там и с Богом.
Да пустыми легли все уговоры.
Обернулся он в Томск раз, обернулся два, а там и отважься.
Радовался, когда лили фундамент, когда вывершали, тянули дворцовые стены, и в то же время не то что боялся, а нет-нет да и подумывал, веря и не веря: неуж выйдет в самый раз, как и загадывалось?