Амифон склонился на бок и грубо сплюнул на дорогу.
– Верно люди говорят, – просипел он, – попросишь у чтеца разобраться, он тебе сочинит сказку. Да и что за баран станет сажать в такую землю сливу.
– Я не могу исправить твои ошибки перед Каридом, Амифон, – вздохнул я. – Это сможешь сделать лишь ты сам, признав их и взывая к Вышнему о прощении. Для себя и супруги. Знаю, тебя гложет вина за прошлое, – продолжил я мягче, – однако у тебя есть и будущее. Твою жену не вернешь. Но ты и твоя дочь живы, и Майди, в отличие от жены, ты, я уверен, способен подарить добро и счастье. Думай об этом и о сливовой смоле. Ведь сказ был не только про знатность почвы.
Амифон не ответил. Ударив вожжами измученный круп скотинки, он устремил свои глаза вперед, со жгучим раздражением и неприязнью стараясь не поворачивать головы в мою сторону, кляня себя за глупость раскрыться чтецу, потерянное время и боль, вырвавшуюся из его памяти свежим надрезом на старой ране. Я чувствовал, что вся вина за это утро уже была переложена земледельцем на меня, и, кабы не народные суеверия по поводу Братства, мне бы предстояло вновь продолжить путь на своих двоих, в лучшем случае будучи высаженным.
Крестьянин не ждал таких слов, с самого начала он хотел услышать совсем другое. Что он, хоть и перегнул палку и виноват, но все же любил жену, и потому оправдывается. А жена, даже если и утопилась, несомненно, упокоится с миром, поскольку была доброй женщиной. Но я не мог произнести этого по двум причинам: во-первых, это было бы ложью, а никакая ложь не приближает к спасению. Во-вторых, я вновь и вновь поглядывал на шрам Майди, и эта полоска чужой злобы, отпечатавшаяся на ее несчастном личике, говорила мне во стократ больше, чем усатые уста крестьянина. С ее помощью я поймал за хвост то неуловимое, что так явно повторялось в облике родителя и дитя. Страх.
Отец боится посмертной кары за содеянное, а дочь боится отца. Я спрашивал себя, где в земледельце себялюбивый трепет за душу сменяется совестью, где в дочери дрожь перед постоянным гневом родителя уступает место почтению? Как выкорчевать из них первое и преумножить второе, если оба сплелись корнями? Какие еще слова я мог сказать, чтобы хоть ненадолго осветить чулан быта этих людей, чтобы изменить хотя бы один день их жизней, чтобы срезать с них хоть пару нитей липкой и властной паутины их собственного страха?