Мэжнун и Аттикус покинули поляну и направились в парк. Небо было усыпано звездами. Огни к югу от Квинсвей не горели. Тишину нарушал только стрекот кузнечиков: было еще недостаточно холодно для того, чтобы заставить их замолчать.
– Что мы собираемся делать? – спросил Аттикус.
Вопрос был неожиданным.
– С чем? – ответил Мэжнун.
– Я задал неверный вопрос. Я имею в виду, как мы собираемся жить дальше, учитывая, что мы теперь незнакомцы для своего же собственного вида?
– Их страхи оправданы, – заметил Мэжнун. – Мы больше не думаем так, как они.
– Но чувствуем-то мы так же, разве нет? Я помню, кем был до той ночи. Я не слишком другой.
– Я не знал тебя раньше, – ответил Мэжнун, – но знаю тебя сейчас, и сейчас ты другой.
– Некоторые из нас, – сказал Аттикус, – считают, что лучше всего будет игнорировать новый тип мышления и перестать использовать новые слова.
– Как ты можешь заглушить слова внутри?
– Заглушить слова ты не можешь, но можешь игнорировать их. Мы можем вернуться к прежней жизни. Это новое мышление уводит нас из стаи, но собака перестает быть собакой, если она теряет чувство принадлежности.
– Не согласен, – возразил Мэжнун. – У нас есть этот новый способ мышления. Его дали нам. Почему мы не должны им пользоваться? Может быть, для нашего отличия от других есть причина.
– Я помню, – сказал Аттикус, – каково это было – бежать со своими. Но ты, ты хочешь думать, продолжать думать и думать опять. Что хорошего в том, чтобы так много думать? Я такой же, как ты. Я могу находить в этом удовольствие, но это не дает нам никакого стоящего преимущества. Это удерживает нас от того, чтобы быть собаками, от того, что правильно для нас.
– Мы знаем то, чего другие собаки не знают. Разве мы не можем научить их?
– Нет, – ответил Аттикус. – Это они должны учить нас. Мы должны научиться снова быть собаками.
– Пес, зачем тебе мое мнение по этим вопросам? Ты хочешь быть вожаком?
– Оспоришь ли ты это?
– Нет, – ответил Мэжнун.
Собаки посидели немного, прислушиваясь к звукам ночи. В парке кишела невидимая глазу жизнь. Над ними простиралась необъятность столь же новая и влекущая, сколь и древняя. И они не могли о ней не думать.
– Интересно, прав ли говорящий странно пес? – спросил Аттикус. – Неужели у неба действительно нет конца?
– Пес красиво думает, – заметил Мэжнун, – но знает он не больше нашего.