Люда присела на корточки, пытаясь собрать эти линейки, карандаши и ручки, но под столом её обдало запахом чужого тела, творожно-кислым, капустным. К горлу подкатил комок, и желудок резко сжало. Резко выпрямившись, она быстро пошла к выходу.
– Верни ножницы! – Донеслось откуда-то издалека, но она как в тумане дошла до лестницы, даже не заметив, что сжимает, не вынимая руку из кармана, зеленые портновские ножницы, с небольшими завитушками на кольцах.
Она не собиралась идти смотреть представление, но дату и время помнила хорошо. В течении следующих месяцев Люда намеренно несколько раз проходила мимо дома культуры, за десять, пятнадцать минут до начала курсов, в надежде увидеть кого-то из того класса по шитью. Она не знала зачем, но хотелось при встрече с кем-то из них наврать, что она записалась на другие курсы, что там никого не выгоняют из-за возраста или нежелания танцевать, и репетировать. Но улицы всегда были пусты.
В этом было что-то сладкое и колющее, как боль внизу живота, представлять, как она придёт смотреть выступление, как ей будет противно встретить рыхлых теток, что будут танцевать в костюмах восточных красавиц из красивой переливчатой изумрудной ткани, так уродливо сидящей на помятых телах, как изумрудно-синие оттенки будут блестеть в свете ламп сцены, и еще больше заламывать морщинами серые старые лица. «Нет, нужно совершенно точно увидеть это представление», думала она. Чтобы потом с садизмом вспоминать каждое неуклюжее движение, и непрочно сидящие костюмы, и лица, полные стыда и сожаления, что вообще в это всё ввязались.
В тот вечер она сказала, что идет в гости. Папа не отозвался, неопределенно кивнув, а мамы не было дома. Всем всё равно. Никто никуда не денется в январе из города. Январь самый холодный, стылый месяц.
Снег шел, не останавливаясь несколько дней подряд. Часть улиц даже не чистили, и по ним, казалось, даже не ходили, но глубокие провалы посреди бывших тротуаров напоминали, что в городе всё еще есть люди. Снег был повсюду. Он почти залепил неряшливую красную полосу текста «Накажи зло» на одном из домов, появившуюся пару лет назад. И теперь только макушки букв торчали из-под наноса сугроба вдоль стены дома. Она, всегда проходя мимо съеживалась, и прибавляла шаг. Потому что для неё в самом призыве было не так много действия, сколько вопроса – бывал ли ты сам злым? А может ты сам заслужил наказания? Интересно было бы посмотреть на того, кто оставил это письмо городу, так прочно укутанное сейчас от людских глаз.