– Ты можешь везде ходить со стапом.
– В засаде с ним лежать?
Павел посмотрел в сторону своего сержанта.
– Вообще, это не наша проблема, – сказал он. – Командиры должны сами формировать состав, а если их не интересует ни взаимодействие внутри коллектива, ни его сплочённость, разве кто-то удивится, что однажды коллектив не вернётся с задания?
– Но и ты можешь не вернуться вместе с коллективом.
Павел усмехнулся.
– Или наоборот, выживу лишь я один, – сказал он и, несколько секунд подумав, продолжил: – Думаешь, карта – панацея? Она скорее недостаток, чем преимущество. Кого мы видим в наших группах? Людей, разучившихся говорить. Думаешь, у них не нарушено мышление?
– Не подменяй понятия, – сказала она и широко зевнула. – Мозг без языка – это другой мозг. А ты говоришь про речь. Я не спорю, что когда-то они ею владели, а потом поставили карту и в течение недолгого времени разучились разговаривать вслух. Но это абсолютно не означает, что их мозг или их мышление хуже. Они понимают речь, они оперируют теми же речевыми конструкциями, просто не могут это выразить словесно.
– Неужели? – спросил он почти без сарказма, отвлёкшись на девушку, проходившую полосу. – Речь напрямую связана с мышлением, а мышление – с мозгом. И именно мышление формирует субъективный мир. Ты не видишь самого главного: у тех, у кого стоит карта, постепенно происходит нарушение основных инстинктов.
Кира фыркнула:
– Если ты про искусственную реальность, то можно было сразу с этого начать. Эти дискуссии длятся веками.
Он некоторое время молчал, подбирая слова, а потом повернулся к ней.
– Вот только раньше средства формирования виртуальной реальности были вне организма, теперь же – внутри. – Павел постучал себя по лбу. – Вспомни Брэдли. Тот даже во время вылазок слушал музыку по карте. Он говорил, что в тишине ему скучно, и то, что он может не услышать противника, его практически не волновало. У него начали притупляться инстинкты, а это уже перестройка нейронных сетей. К тому же, если люди с картами постоянно общаются, значит, у них внутри маленькое общество, и отдельного, конкретного человека почти не существует. Человек начинает понимать страх или боль, только когда остаётся наедине с собой.
– В плену со сломанной ногой, – проворчала Кира.
– Брэдли рассказывал, что существуют модели карт, которые подключают к зрительному нерву. Немного правят глаз, и вот ты уже читаешь книгу, параллельно слушаешь музыку и изредка отвечаешь на вопросы в реальности.