Последние слова Ромашка бросил только вошедшему в квартиру мужчине. Саша никогда не отличался разговорчивостью, он скинул туфли, бросил пальто на пол в прихожей и пересёк пространство квартиры в несколько шагов. Я наблюдал за ним сквозь пелену слёз и понимал, что сильнее человека не видел.
Алекс отодвинул бойфренда плечом и услал на кухню за глинтвейном, отобрал у меня безнадёжно смятые вещи, бросил их на пол. Как когда-то в детстве он сгрёб меня в охапку, но только теперь от земли не отрывал, я немного вырос всё же, и повёл к кровати.
Мы сели рядом.
Прискакал Рома с горячим глинтвейном. Саша внимательно осмотрел меня, завернул в одеяло и вручил стакан. Почему-то пока он совершал все манипуляции молча, сосредоточенно глядя перед собой, моя истерика затихла, оставив лишь сведенное спазмом горло, распухший нос и красные глаза. Справа меня подпирало твёрдое плечо Алекса, слева держала мягкая ладошка Ромы. Это успокоило.
– Что случилось? – бас Саши прозвучал мягко, но требовательно, не отвертишься. – И откуда у тебя это? – он поднял мою руку и показал татуировку на запястье.
Я не знал, что ответить. Рассказывать правду было глупо. Врать я никогда достоверно не умел, как-то этот навык не развивается у людей, мнением которых редко интересуются. Молчание затягивалось и становилось неловко просто от того, что невозможность высказаться давила на мозг.
– Альберт, – Ромашка тихонько прикоснулся к моему носу, – ты можешь нам всё рассказать, правда. Мы же семья.
Я посмотрел налево и встретил мягкий взгляд, посмотрел направо и увидел кивок, опустил глаза, вдохнул судорожно… И меня прорвало. В какой-то момент я перестал контролировать свои действия. Мимики и жестов стало мало, пришлось встать с кровати. Опекуны наблюдали, как их белёсый воспитанник мечется по комнате, размахивая руками и чуть ли не на крик срываясь. В трусах. С красными глазами. Покрытый неровным румянцем.
Красавец, чёрт возьми!
В кучу свалилось всё: дурацкая школа с её правилами, первые унижения, универ с толпой безразличных кукол вместо людей, отношение к сексуальным меньшинствам, политике, системе образования. Даже горбатые уроды и надменные сволочи промелькнули в моём спиче, но вскользь. Когда нить повествования была потеряна, а запал растрачен, я сел на пол совершенно обессиленный и понял, что просто хочу спать. Плеча коснулась холодное стекло стакана. Остывший глинтвейн не очень вкусный, но мне почему-то стало легче.