И не откажешь.
Про ямб с хореем Адеркасу рассказывал. Губернатор слушает, кивает милостиво, а отличить не может, как ты ни бейся. Пушкин, бывало, от него к офицерам знакомым ввечеру приплетется, упадет в кресла и пот со лба утирает:
– Ересь, сущая ересь!
Офицеры сочувствуют, руками разводят:
– Перед самым вашим приездом, летом, стих на него нашел, а то все спокойно было.
– Делами бы занимался!
А губернатору и некогда, до того поэзией увлекся.
Во Пскове тогда, кроме Троицкого собора, ничего приметного не было. Но уж его зато путники за несколько верст узнавали. Пушкин, бывало, подъезжает к городу, – домишек еще не видно, а собор впереди белым облаком парит.
Так и в Адеркасовых стихах, – ничто не радует, одно приметно: в какой стих ни глянь, всюду «милый друг», да «милый друг». Это-то больше всего и бесило! Добро бы губернатор по зазнобе томился. Тогда бы Пушкин, может, и не злился – кто без греха! Он болезнь любви с первого взгляда определял; так нет – здоров Адеркас. Все о природе, да о нравственности – особенно о милосердии к ближнему.
Что за «милый друг» такой?
Офицеры знакомые на расспросы хохочут:
– Сами бы посмотрели на этого крокодила, да Борис наш, как ни крути, примерный семьянин!
Из-за этого Адеркаса Пушкин тетради для стихов с собою во Псков не брал – до того ли! А все ж как разберет иной раз, как встанет перед глазами строчка. То в дороге, то в гостях… Пушкин, бывало, терпит-терпит – да хоть на чем, а записать надо, не то покою не даст. До того доходило – на стеклах стихи выцарапывал, благо перстень всегда на пальце. И ладно еще на почтовой станции рифма одолеет, так ведь и у хозяина Гаврилы Петровича все окна в доме исчерчены. Он, конечно, на это дело глаза закрывал, да Пушкину самому неудобно.
А куда деваться?
– Борис, Борис! Напрасно ты грамотой свой разум просветил…
Тоже вроде неплохо, а на чем запишешь, когда бумаги под рукой нет? На картах разве… Так ведь скажут – крапленые…
Пушкин насчет экспедиции в Талабск задумался всерьез. И попутчика себе присмотрел – вдвоем веселей.
У него во Пскове приятель был, офицер Великопольский. Тоже картежник.
Только что один, что другой, – в карты играли плохо. Как сядут вдвоем в штос – оба проиграют!
И никто ведь не верил. Всякий раз, бывало, офицеры вокруг столпятся, и сам Гаврила Петрович прибежит – хозяин дома, смотрят – да, господа… проиграли оба. Вот чудеса!