И только брательник, обойдя отца, прижался ко мне всем телом и
доверчиво спросил:
— Тима, а когда Ленка уйдёт, поиграешь со мной в Теккен? А то
одному скучно, — и глазёнками так преданно смотрит.
Прижимаю его к себе и, пытаясь протолкнуть из горла комок,
возникший от нахлынувшей волны нежности к этому маленькому шалопаю,
обещаю:
— Конечно, синеглазка.
— Я не синеглазка. Так неправильно говорить, — немного
отодвигается.
— А как правильно? — даже не смотрю в сторону этих лицемерных
людей, которые утверждают, что они моя родня.
— Я мальчик, значит надо говорить: синеглаз… — и радостно
смеётся, поняв, как глупо это звучит.
— Неужели только ты меня и любишь? — становится грустно. Все
меня предали. Обвиняют во всех грехах, прикалываются,
издеваются…
— Да, только я тебя люблю — сильно-сильно, — обхватывает руками
за шею в явной попытке придушить в порыве братской любви. Потом
отстраняется и добавляет: — Ну ещё мама…
Тут со стороны второго этажа раздаётся синхронное и
возмущённое:
— Гав.
— Мяу.
Так что братишка начинает загибать пальцы на левой руке:
— Ну ещё Барсик и Белочка, — замолкает и добавляет к уже зажатым
пальчикам ещё два, — мама и я. Ещё бабушка, — с сомнением смотрит
на сжатый кулачок и переходит к другой руке, — папа, тётя Тома и
Ленка. Про дядю Сашу не знаю… — и вдруг с сомнением смотрит на
меня: — А тебе точно надо, чтоб тебя чужие дяди любили?
Если я вам скажу, что в этот момент батя заржал, как лошадь, вы
мне поверите? И не только он…
Добрался до деловой части дома, туда, где как раз находился
весьма удобный массажный стол, это который с дыркой под голову и,
раздевшись, отдался во власть Томы. Точнее пришёл и, предвкушая то,
что наконец-то окажусь один на один с этой шикарной женщиной,
полностью разделся и, прикрывшись по пояс простынёй, лёг. Ожидая,
пока она придёт. Вот ей сюрприз будет…
Красавица ведьма, нацепив белый, не слишком-то и длинный
халатик, сверкала точёными ножками то с одной, то с другой стороны
стола. Размякнув от умелого массажа, поплыл. Вот через небольшой
промежуток времени и стало неудобно лежать. Нечто, до этого
спокойное и умиротворённое, от близости обалденного женского тела
восстало. Да так, что хоть на бок поворачивайся.
Тома, заметив мои попытки устроиться поудобней, спросила:
— Тимка, ты чего ёрзаешь?