Все направлялись к гладкому пляжу, усеянному галькой, но мы с мамой поплыли к скале из груды камней, укрывшей нас от посторонних глаз.
– Мы с тобой выйдем вместе, – сказала она. Шкура на ней начинала обвисать.
С той стороны скалы до меня доносились громкие приветствия, шлёпанье ластами, топот босых ног и обрывки песен. Было шумно, словно на птичьем базаре во время гнездования.
Шкура с маминых плеч сползла. Её длинные чёрные волосы обвивали тело, а руки плотно прижимались к бокам. Её глаза на фоне бледного лица казались огромными, с таинственным взором, обращённым внутрь себя. Это был взгляд превращения.
Я вскочил на вершину скалы.
– Давай скорее, – сказал я, вытягивая шею и пытаясь осмотреться вокруг.
Но сейчас маму нельзя было торопить. Когда шкура сползла с неё, она потянулась, вспоминая, каково это – снова иметь руки. Затем растопырила пальцы, один за другим, с тонкими и нежными, почти прозрачными перепонками между ними. Потом потягивалась, по очереди выставляя вперёд свои длинные ноги.
– Можно? – спросил я, приготовившись спрыгнуть.
Мама глубоко вдохнула. Подняв шкуру, она аккуратно сложила её и, взяв под мышку, ответила:
– Можно.
Мы вышли из-за скалы вместе.
Разинув рот, я стоял у самого берега и глядел по сторонам. Весь пляж был заполнен шелки. Вылезая на берег в тюленьем обличье, они с шумом спешили поприветствовать своих любимых, прижимаясь друг к другу носами. В блестящей куче лежали шкуры всех мастей: коричневые, чёрные, серебристые, в крапинку, пятнистые, жемчужно-белые. И в человеческом обличье! Встав на ноги, они бросались друг к другу с распростёртыми объятиями, валялись на плоских камнях, сидели, просеивая песок между пальцами, покрытыми тонкой, нежной кожей. Некоторые несли свои шкуры, взбираясь к чёрному широкому входу пещеры.