Самое лучшее в таком положении – взять свечи для авдалы, церемонии отделения субботы от будней. В каждой из них несколько фитилей, поэтому и света больше, и ветер ее не так быстро задует.
– Пусть все, кто придет на хупу, возьмут с собой такую свечу и зажгут перед началом обряда, – приказал раввин Курува. Мужчинам ребе Михл велел надеть талесы, словно на молитву. Чем больше святости, тем сложнее бесам подобраться к молодым.
Доносчика Гецла в цветной, привлекающей внимание накидке поставили возле хупы. Чтобы запутать демонов, он должен был громко читать то же самое, что и раввин, проводящий церемонию под балдахином.
Свадебный балдахин ребе Михл окружил кольцом своих учеников, закутанных в талесы и со свечками в руках, а перед ними поставил служку. Прикрыв ладонью слепящий огонь свечи, служка беспокойно оглядывал толпу. У него в кармане лежала специальная записка, которую он должен был читать, если, не дай Бог, завидит что-нибудь подозрительное.
Пришло много людей. Площадь заполнилась народом. Десятки свечей жарко полыхали. Кто-то даже принес ханукальный подсвечник, что совсем не соответствовало событию, но зато на нем сияли целых восемь свечек.
Перед началом церемонии ребе Михл велел молодой паре стать как можно ближе друг к другу, чтобы между ними ни в коем случае не смог бы оказаться никто другой, не сумела бы втиснуться никакая иная сущность.
Все шло своим чередом. Невесту семь раз обвели вокруг Зямы, раввин произнес необходимые слова, и жених надел на чуть дрожащий указательный пальчик девушки скромное золотое колечко. Ребе Михл провозгласил благословения, отпили из кубка с вином, Зяма раздавил ногой обернутый в рогожку стеклянный стаканчик, память о разрушенном Храме, и поднял фату с лица своей жены. Та охнула от волнения и доверчиво склонила голову на его плечо.
Все прошло удивительно тихо и спокойно, Махлат не появилась. То ли демоны не успели сориентироваться, то ли были заняты другим. Зяма с облегчением глубоко вздохнул, перевел взгляд на людей, стоявших перед хупой, и замер.
Перед рядом учеников ребе стоял, как всегда без шапки, рыжея огненной шевелюрой, едва прикрытой потертой ермолкой, Самуил собственной персоной. Четкий и резкий, предельно материализованный, успевший уже нахвататься чьей-то жизненности. Около него, за спиной у служки с охранной запиской, выделяясь без талесов, грозно чернели два похожих на Самуила беса, словно в насмешку державших в руках толстые авдальные свечи. О, беда учит, Залман теперь узнавал их, мог сразу выделить из толпы.