Он всегда считал, думал, ощущал, что он выше них. Всех этих “ свободолюбых и попирающих нормы». Он чувствовал, что он чище, выше, лучше что они толпа испорченных развращенных людей. Особенно Он. Деньги и титул -это все что было нужно, чтобы Ему прощали все. Полидори не прощал и не забывал. Он наблюдал. Постепенно он выработал у себя этот отстраненный и слегка высокомерный взгляд, которым он словно шторкой отгораживался ото всех.
Он помнил каждое слово хозяина, каждый пренебрежительный взгляд, каждый подарок с подтекстом. Он сматывал в большой клубок все воспоминания о их разговорах, о своих обидах. Он мог бы написать большую историю своей мести. Но он никогда бы на это не решился.
У Полидори была феноменальная память. Он знал все стихи Байрона наизусть. Он знал всех женщин, которых он описал в своем «Дон Жуане». Иногда наивных как дети, восторженных, а иногда высокомерных Он подавал ему халат похожий на мантию Манфреда по утрам, он растирал его больную ногу. Слушал его рассказы и раскуривал его трубки с гашишем, вместе с ним погружаясь в эту восточную негу забвения. Он писал за него письма, деловые и даже любовные но не стихи. Полидори не мог писать стихи. Ни строчки. Он не понимал почему, но что то где то молчало. Он пробовал, пытался подражать, но бился об стену, которую ему было не проломить.. Один раз он заплакал от бессилия и возненавидел его. Навсегда.
Он ненавидел их всех, но все, что он хотел, что желал, что томило его, что вело, и что он хотел найти сам в себе вырастало большой тенью за его спиной.
Он хотел стать ими. Всеми сразу. И женщинами, которым не о чем думать и мужчинами, которым нечего хотеть. Он хотел быть среди них. Стать частью их круга по-настоящему. Не для того чтобы играть в вист или быть парой в танцах. Нет, он хотел войти сюда другим, совсем другим. С другим именем, с другим лицом, не в строгом, почти монашеском сюртуке, не с докторским саквояжем, не опустить глаза скромно назвав свое имя, а также посмотреть как он, его хозяин, лорд Джордж Гордон Байрон, иронично и почти брезгливо. Полидори хотел бы ленивым жестом бросить дорогой плащ подбитый русским соболем на руки чернокожего слуги, и протянуть Байрону руку в перстнях (также как он) не поворачивая ладони, как для папского поцелуя. Но Джон Полидори остался сыном гувернантки. Образование, скромность и этот вечно потупленный взгляд. Он ненавидел в себе этот взгляд. Это был взгляд его матери. Она отдала ему этот взгляд и он впечатался как маска в его лицо и в его судьбу.