И Энн хватает обеими руками. И глядит молча в пустоту, пытается сообразить, зачем ей вообще эта глупость.
И на кассе стоит, исступленно рассматривая пустоту, и домой идет потерянная.
– Ну, что… – ты не успеваешь и слова сказать, когда вы возвращаетесь в квартиру. Энн пулей влетает в ванну и начинает шуметь.
Вот журчит вода, вот гремят склянки-баночки. Вот щетка шумно трется о зубы.
И Энн выходит из ванной с видом покойника.
– Ну, как? – ты с надеждой бросаешься навстречу.
– Нормально.
– Не понравилось?
– Она… Не вкусная, – жалуется тетушка, и хмурит привычно брови. И вместе с тем расстроено изгибается рот, и вот перед тобой не грузная уставшая женщина, а маленькая расстроенная девочка, что готова вот-вот заплакать.
Энн сжимает губы, набирает побольше воздуха в грудь и просто садиться на кухонный стул. И молчит.
Глядит только на мясорубку.
Ты подходишь несмело на деревянных ногах, кладешь негнущуюся ладонь Энн на плечо.
Ну, вот и стоило оно того? Зачем было приставать к человеку?
Даже сочувствие, да вообще все эмоции оборачиваются боком. Лучше быть рациональнее, рассудительнее, бесчувственнее. Так спокойнее.
Энн прячет лицо в ладонях. Горбится. И даже дышать перестает. Под твоими руками застыла мраморная статуя, вроде голема, но с одним отличием: внутри исступленно бушуют чувства.
Это плачет маленькая Энн, которой нельзя погулять с ребятами, ведь больная мама не может сама приготовить завтрак. Это глотает слезы юная Энн, которая пропускает свое собеседование, ведь собирает обед мужу. Это трясется и дрожжит беззвучно тетушка Энн, которая должна крутить котлеты на ужин неблагодарным детям.
А ты стоишь рядом, прижимаешь ее голову к животу, гладишь, ждешь.
Ты просто позволяешь ей плакать.
И как у рождественской игрушки кончается заряд ключика, так и Энн постепенно и мерно успокаивается. Дыханье ее замедляется, тело больше не дрожит, а то мерно вздымается, то расслабляется спущенным парусом.
Наконец, Энн возращается, открывает лицо, утирает последний раз с частых морщинок слезы и улыбается.
Энн – мое лицо кирпич – улыбается. Ее плечи обмякают, опускаются, и впервые Энн не видится бесстрастным булыжником.
– Уже поздно, иди домой, Эшли, – непривычно мягко говорит тетушка.
– А Вы? Как Вы себя чувствуете?
– Нормально.
Тебе хочется еще ободрить Энн. Хочется схватить ее за руку и отвести на природу, или купить ей какую-нибудь безделицу, или угостить сладостями, или…