– Что ты делаешь в Париже? – спросил его Форестье.
Дюру пожал плечами.
– Умираю от голода, все просто. Раз мое время закончилось, я хотел приехать сюда, чтобы… чтобы сделать состояние или просто чтобы жить в Париже; и вот уже шесть месяцев, как я служу в Северной железнодорожной конторе за полторы тысячи франков в год, и больше ничего.
Форестье пробормотал:
– Черт, это немного.
– Согласен. Но как мне подняться? Я один, никого не знаю, я не могу никому рекомендоваться. Это не по доброй воле происходит, а из-за средств.
Товарищ оглядел его с головы до ног взглядом практичного человека и знатока, а потом произнес убежденно:
– Видишь, малыш, здесь все зависит от апломба. Человек, хоть немного хитрый, легче сделается министром, чем шеф канцелярии. Нужно поставить себя, а не спрашивать разрешения. Но какого дьявола ты не нашел лучшего места, чем в Северной?
Дюру сказал:
– Я искал всюду и ничего не нашел. Но в данный момент кое-что есть, мне предлагают стать наездником в школе верховой езды Пеллерен. Там я буду иметь, как минимум, три тысячи франков.
Форестье остановился:
– Не делай этого, это глупо, когда ты можешь зарабатывать десять тысяч франков. Не заслоняйся вдруг от будущего. В твоем офисе, по крайней мере, ты спрятан, никто о тебе не знает; ты можешь уйти, если ты силен, и сделать карьеру. Но наездник – это конец. Это как если бы ты был метрдотелем в доме, где обедает весь Париж. Когда ты будешь давать уроки верховой езды людям света или их дочерям, они не смогут привыкнуть и считать тебя равным.
Он помолчал, размышляя несколько секунд, а потом спросил:
– Ты бакалавр?
– Нет, два раза я потерпел неудачу.
– Это ничего, если ты довел до конца свои занятия. Когда говорят о Цицероне или Тиберии, ты немного знаешь, кто это?
– Да. Приблизительно.
– Прекрасно, никто не знает, кроме двадцатилетних дураков, которые не перестали об этом думать. Нетрудно сойти за сильного, все дело в том, чтобы не попасться в своем невежестве. Мы маневрируем, уворачиваемся от трудностей, совершаем ошибки, приклеиваем другим средства из собственного словаря. Все люди так глупы, как гуси, и невежественны, как карпы.
Он говорил со спокойной молодцеватостью, как знающий жизнь, и улыбался, провожая взглядом шедшую толпу. Но вдруг закашлялся и остановился, чтобы допить глоток, потом добавил удрученно: