Мать наконец подняла глаза.
– Ты хочешь, чтоб я тебе запретила, лисонька?
Я знала, что мать нас с братом любит, но нежности ей не давались, хоть умри. Она не из тех, кто обнимет да поцелует. Зато научилась слова ласковые говорить, а это, подозреваю, для нее был подвиг потрудней, чем разить супостата.
Я пожала плечами. Мать улыбнулась.
– Если хочешь, могу. Но ты уже взрослая, моя ягодка. Меня в твои годы уже все лиходеи Варениковых предгорий боялись. Или ты собралась до старости за мамкин подол держаться?
Вот такая она. Неволить не будет, да лучше меня знает, чего мне самой хочется.
– Ты без меня справишься? – на всякий случай уточнила я. Осторожно, потому что для матери обиды хуже не было, нежели предположение, будто что-то ей не под силу.
Мать фыркнула.
– Уж не думаешь ли ты, я тебя потому родила, что мне помощь нужна!
И добавила:
– Кольчужку прихвати. А то мало ли что.
***
Телега проседала под тяжестью груза, который вздымался величественной горой. Бочонки с икрой, соленьями, вареньями, медом и медовухой. Связки баранок. Горы пряников. Беличьи шкурки. Рукотерники и скатерти с вышивкой. Расписные тарелки, шкатулки и ложки. Соболья шапка. Несколько отрезов льна. Сундучок с серебряными и янтарными цацками. Глиняные свистульки. Сканевые блюда. И наверняка что-то еще, чего я не могла разглядеть под завалами. Все это было заботливо укрыто промасленной холстиной, а венчал богатства гордо восседающий на передке путеводный колобок.
Явор сиял, как начищенная сковорода, явно ожидая, что я потреплю его по загривку и скажу: «Умница, хороший мальчик».
– Ты сдурел? Я это не попру.
– Не на себе же, – обиделся Явор. – Нарочно для тебя приобрели. «Паллада», на гороховом ходу!
Я поглядела на сивку, которая равнодушно жевала клок травы. Про «Палладу» я слышала, и это была затея, непосредственно связанная с Осколковым. К селу умников примыкало большое гороховое поле. Его хозяин заметил, что лошадь, нажравшись того гороха, начинает носиться с несвойственной даже этой, в общем не медлительной скотине, скоростью. Все дело было в удобрениях, которые использовали осколковцы и излишки которых скидывали на поле. Предприимчивый гороховод немедленно завертел дело: приученных к сему гороху лошадей впрягал в телеги им же придуманной, особо легкой и ходкой конструкции. Вот все это вместе, телега и лошадь, и называлось «Паллада». Сие иноземное слово предложил использовать князь. Потому как, сказал он, мы будем налаживать поставки ентого изобретения в Чужедолье, а значит, тамошний покупатель должен знать, о чем речь. Палладой у них звалась какая-то богиня, весьма почитаемая. Правду сказать, торговля за рубеж шла пока не то чтобы, чужедольние купцы относились к «Палладе» с опаской. Но у нас использовали многие: что ни день, то слышен характерный звук. Не говоря уже о запахе.