Сперва в самолёте было жарко и душно, потому что борт был загружен до последнего кубического дециметра: даже на полу разместились спецназовцы, молодые совсем ещё ребятишки – и все выдыхали углекислый газ; потом вентиляция погнала холодный воздух – так что пришлось даже надеть ветровку.
Вглядываясь в лица ребят, я старался ощутить их настроение, но все они – физиономии (при всём разнообразии) – были как бы застёгнутые, непроницаемые. Артур, сидевший слева от меня, к примеру, записал себе: «Весь этот отряд летит в Чечню по своей охоте, иначе говоря: никто не отказался, не выставил причин…» В полёте всё подразделение вповалку заснуло. Меня рассмешило, как умащивались пятеро у самых моих ног – и так и этак пытались они улечься, затем как-то само собой получилось, что один, богатырского сложения парняга, оказался внизу и послужил подушкой для остальных четверых.
В этот момент «богатырь» встрепенулся и пробасил:
– Зорик, убери коленку с моего уха.
Маленький бурят, не то башкир открыл свои маленькие глазки, переложился на другой бок и опять поджал колени к подбородку, при этом он пробормотал нечто вроде:
– Выключи музыку в пузе, тостобокий. Спать мешает.
– Это он не тебе? – пригнул голову ко мне Виквик.
– Разве я толстобокий?
– Ну, самый увесистый среди нас.
– Самый увесистый это он, – кивнул я на «богатыря».
Тут «богатырь» опять заворочался и недовольно прогудел:
– Кто запердолил, блин!
И Зорик, не открывая глаз, откликнулся скороговоркой:
– О-очень доволен я нынешним супом.
Прямо извёл-лся, его дожидаясь.
Будто бы конь шевелю нынче круп-пом,
выразить счастье желая.
– Убью! – сонно сказал «богатырь». – Суп-то гороховый, сволочь ты этакая!. Ещё раз кто пошевелится – замочу натурально!
Зорик невозмутимо ответил:
– Господа!
Суп готов.
Для скотов.
– Заглохнешь ты или нет?
– Всё-всё. Сеанс терапии закончен.
– А у меня колени занемели, – сказал я, ни к кому не обращаясь, и водрузил ноги на футляр с баяном. Мне хотелось подремать, как наш Эскадрон, закрывший лицо кепи уже сразу на взлёте. Но… не хотелось быть запечатленным в спящем виде: Алёна Добижа неутомимо продолжала снимать своё кино, её остренькое личико с колкими, любопытствующими глазками полыхало азартом и неуёмной энергией, то и дело она показывала своим соседям – Паше с Ганной – окошечко камеры, прокручивая уже отснятый материал. Ганна восторженно приоткрывала ротик, показывая аккуратненькие зубки молоденькой зайчихи, встряхивала при этом пшеничной гривой – чёлка закрывала её глаза и она раздвигала её своими музыкальными пальчиками, при этом смеялась почти непрерывно грудным смехом, показавшимся мне поначалу истеричным, а теперь несколько искусственным. Куренок же, в отличие от жены, откровенно позёвывал, обнажая свои лошадиные крутой желтизны зубы и бугристые дёсны. Но я уже слышал его смех и он мне понравился – так смеются неглупые, но простодушные люди. Его конопатое лицо выражало вроде как постоянное удивление окружавшему миру, такие открытые лица мне всегда импонировали… Хотя не так уж и редко я ошибаюсь.