– И что тут? – удивленно спросила Татьяна. – Все ведь нормально?
– Как нормально, мам? – Катерина постепенно стала читать с уничижительной тональностью недоверия. – «И по опросам очевидцев события, в основном все склонны считать это аварией вертолета…» Вертолет, мам, – сказала Катерина, возмущенно отойдя от текста и подчеркнув дерганой жестикуляцией руки. – «Ошиблись ли местные жители деревни Кукуево… Поспешно ли приняли шлемы пилотов за головы пришельцев…» – Закрыв глаза и подняв брови, она обессиленно покачала головой.
– Подожди, – возмущенно улыбаясь, сказала Татьяна, – так его же сразу увезли.
– Кого? – поинтересовалась Вика.
– Вертолет этот, – ответила сама не верящая во все это Татьяна, но искренне стараясь выглядеть наоборот.
– Нет, мам, нет! – показательно строго сказала Катерина. – Я так долго писала, и что, все это неправда, да?
– Хм-хм, – с улыбкой вырвалось из Татьяны, – но это-то зачем писать, не пиши. Я же говорю, пиши из последнего, вот. – Она наклонилась, вкрадчиво читая под своим торжествующе покачивающимся указательным пальцем: – «После загадочной аварии неизвестного объекта некоторые местные жители стали замечать в ближайшем лесу пугающие странности… Старожилы деревни напуганы отметинами на домашнем скоте…» И вот самое интересное, – продолжала разгоряченная Татьяна. – «Главный очевидец аварии говорит, это был не вертолет». Вот видишь, хорошо ведь получается, а это оставь, – она отмахнулась ладонью, – не пиши.
– Нет, мама, – сказала Катерина и, насупившись, взяла белую стирательную резинку, – я не хочу это писать.
– Да что тут писать? – с удивленной растерянностью ухмыльнулась Татьяна. – Последний абзац остался.
– Нет, мам, – сказала наотрез Катерина, опустив на уже написанное аккуратным карандашным почерком сухую резиновую гильотину, – я решила.
– Ладно, смотри сама, – ворчливо буркнула Татьяна, и приподняла руку в сторону настенных часов, тут же опустив ее со шлепком. – Уже семь вечера, не успеешь – получишь двойку, – предрекающе сказала она, разворачиваясь и уходя на кухню, шаркая об линолеум старыми тряпичными тапочками.
Спустя десять минут все, что было излито в горниле прилежности и послушания, безвозвратно сорвалось в вихре истоптанных дорог, там, где желание собственной правды превыше легкой девичьей мысли.