С соседями жили дружно. Григорий брался за любую работу. Мог и обмундирование казака починить, и из остатков ткани сшить какую-либо рубашечку или сарафанчик для детей бедняков. Чаще других по-соседски забегала дочка есаула Ефима, Еленка. Девочка любила гостить у них. Малышку привечали. Матери у неё не было, жила она с отцом через улицу от них. Ефим был серьёзно ранен в Кавказскую войну, рана на ноге плохо заживала, вот и обращался к бабушке-знахарке за целительной мазью. Отец души не чаял в дочери, игрушки ей привозили из самого Петербурга, нанимал учителей, заказывал наряды у дорогих портных. Девчонка росла капризная и своевольная.
Впервые Гриша увидел Еленку, когда ему исполнилось двенадцать лет. Зашла она к ним во двор, держа за руку отца, крепкого бородатого казака лет за пятьдесят, подпоясанного кожаным ремнём с серебряными бляшками, к которому был прикреплён кинжал. Маленькая девочка была одета по-городскому – в белое муслиновое[4] платьице с кружевами и оборками, на головке капор[5], украшенный атласными лентами. Её круглое румяное личико с надутыми розовыми губками и внимательными синими глазками обрамляли льняного цвета локоны.
Еленка серьёзно осмотрела дом, цветы в палисаднике, остолбеневшего Гришу и сказала со всей прямотой ребёнка шести лет:
– Не смотри так. Лучше б воды принёс попить! Ишь, нерасторопный. Да, пап?
А подросток не сразу и сообразил, о чём его просит это волшебное видение из бабушкиных сказок. Странное томящее чувство охватило его. Всё вокруг изменилось для парнишки. В тот момент он понял и, кажется, знал всегда, что эта капризная красавица, совсем ещё малышка, – его судьба. Если вдруг ей будет угрожать опасность, он, не колеблясь ни секунды, вырвет сердце из груди, чтобы спасти её!
Теперь он засыпал и просыпался с мыслями о Еленке. Надо немного подождать, пока они повзрослеют. И за это время он, Григорий, станет лучшим портных дел мастером и увезёт любимую в прекрасный город Петербург.
Он шил платья, придумывал фасоны, выписывал модные журналы – всё это было для неё и ради неё. Ткани заказывал французские, немецкие, восточные; они имели свой неповторимый запах: нежный батист пах горьковатой ромашкой, солнечный шёлк источал аромат чайной розы, плотная тафта[6] несла терпкость мускатного ореха, атласная ткань отстранённо сверкала льдом и холодом. Григорий часами перебирал рулоны, угадывая, из какой дальней страны они прибыли и какие люди создали их. Он видел руки этих тружеников: загорелые, узловатые – состарившихся работников; нежные, ловкие – подростков и юных девушек; крепкие, с широкими ладонями – коренастых мужчин. Своим «моделям» – неуклюжим, как гусыни, купчихам с их вертлявыми глуповатыми дочками – он, не глядя, доставал из-за спины несколько рулонов, зная, что только эти оттенки смогут достойно украсить женщину. И ни разу не ошибся. Шёлк, атлас, муслин с гордостью драпировали заказчиц, фигуры которых подчас необъятностью форм значительно превышали все допустимые и недопустимые нормы женской стати. И являли миру яркую красоту, заключённую в глазах и сердцах наивных женщин, по-детски смущённо разглядывавших себя в зеркале, обновлённых и неузнаваемых. Сам же одевался скромно, предпочитал в одежде оттенки чёрного цвета. Держался строго и отстранённо. Со временем его прозвали Чёрным Портным.