– Эх, ребя, сиротинушки мои-и! – сгребал близнецов в охапку подвыпивший Захарыч. – Знала бы ваша мамка…
Запнувшись на этой фразе, он поворачивался к соседям по вагону и заплетающимся языком горделиво похвалялся:
– Н-на одни пятёрки ведь учатся, д-даром что без матери! А чё, могу табеля показать… и-и-эх!
И начинал сумбурно искать, в каком же чемодане спрятаны школьные документы сынишек. Соседи принимались укладывать его в постель и, медленно засыпая, он долго ещё бормотал себе под нос одну и ту же песню:
– Ух, ты-ты, ах ты-ы,
Наши космонавты-ы!
Илюха с Колюхой, как и множество их сверстников той поры мечтавшие стать космонавтами, в такие моменты страстно хотели только одного – чтобы батя как можно скорее отключился и перестал вторгаться своими пьяными завываниями в их светлую мечту о самой мужественной в мире профессии.
Удостоверившись, что Николай Захарович, наконец, уснул, братья выходили в тамбур и дожидались ближайшей остановки поезда. Во время стоянки они вместе с кем-то из взрослых попутчиков бродили в густеющих сумерках по перрону, праздного любопытства ради приценивались ко всем подряд товарам, щедро разложенным на ящиках и коробках вдоль состава, затем возвращались обратно в вагон, надолго, позёвывая, прислонялись к какому-нибудь окну и только поздно-поздно, уже вконец обессиленные, залезали на свои верхние полки спать.
Когда всякое движение в вагоне замирало, и стук колёс становился более отчётливым, в ритм этого стука начинала вкрадчиво вплетаться своеобразная мелодия – то тут, то там всё чаще раздавались посапывания, похрапывания, покашливания. Сначала чуть слышно, дальше – смелее и, в
конце концов, эта ночная симфония-какофония достигала таких децибел, что
даже пьяненький Захарыч, нервно пробудившись, отчасти трезвел, вставал, чертыхаясь, с постели и, тихо матерясь, шёл в полутёмный тамбур курить.
Повторно он, как правило, не засыпал очень долго – тяжёлыми были его думы. Только теперь, оставшись один на один с детьми, домашним хозяйством и жизнью в целом, бесшабашный и безалаберный по натуре Николай начал, наконец, понимать, каким незаслуженным счастьем обладал совсем недавно, и чего лишился безвозвратно и невосполнимо. Периодически в последние годы поколачивая, по пьяному делу, на глазах маленьких детей свою слывшую когда-то красавицей жену, он не задумывался о бренности бытия. А зачем? Жизнь-жистянка так безмятежна! – особенно если не заморачиваться излишними философствованиями вроде «что хорошо, что не очень, а что совсем плохо»…