– Как же так, – бормотал больной, – не может быть, чтобы моя Беатриче умерла, а мир остался прежним. Он должен содрогнуться от несправедливости, печали и сострадания! Ее смерть отозвалась не только в моем сердце, это трагедия всей Италии… как же так… умерла…
О Беатриче, помоги усилью
Того, который из любви к тебе
Возвысился над повседневной былью.
Или не внемлешь ты его мольбе?
Не видишь, как поток, грознее моря,
Уносит изнемогшего в борьбе?>14)
Нет-нет, мне не нужна другая… Создатель, возьми и меня к себе, соедини с любимой в садах Эдема, разреши любить и восхищаться недоступной красотой хотя бы после смерти… Никто не слышит, никто не понимает. Неужели не хочешь забрать меня к себе, Создатель? Умерла, умерла…
Единственная ты, кем смертный род
Возвышенней, чем всякое творенье,
Вмещаемое в малый небосвод,
Тебе служить – такое утешенье,
Что я, свершив, заслуги не приму;
Мне нужно лишь узнать твое веленье.
Но как без страха сходишь ты во тьму
Земного недра, алча вновь подняться
К высокому простору твоему?>15)
Реальность перемешалась в голове Дуранте с видениями, вызванными высокой температурой, осложненной нервной горячкой. Опасное состояние не только для чувствительной души поэта, но просто человека. Голова его бессильно
откинулась набок, глаза закрылись, перед затуманенным взором опять замелькали силуэты женщин. Выражения их лиц менялись в голове больного с пугающей быстротой. Смеющаяся цветущая юность превращалась в дряблую ворчащую старость с клюкой. Совершенная красота резко стягивала с себя нежную кожу и из-под нее наружу появлялась уродливая маска смерти.
На Дуранте летела пугающая человеческую фантазию, изъеденная прогорклой человеческой кровью огромная воронка. По ее осклизлым мокрым стенам карабкались вверх люди. Они извивались, из последних сил искали шершавые выступы и израненными руками цеплялись за поверхности. С их тел свисали рваные лоскуты кожи, текла вниз кровь, орошая головы карабкающихся снизу. Скользкие от крови, изодранные тела не находили прочной опоры и медленно скатывались вниз. После них оставались черные полосы крови с кусками сдернутой кожи. В самом низу гигантская воронка сужалась узким горлышком, куда могло проскользнуть только одно человеческое тело. Люди медленно скользили вниз, закручивались у узкого горла воронки, пытались из последних сил задержаться хоть на минуту, но неведомая сила затягивала из вовнутрь. Следующий грешник падал без задержки из узкого горла прямо в преисподню – она охотно раскрывала горячие объятия новому гостю. То, что люди все до единого являлись грешниками, поэт чувствовал громко стучавшим сердцем.